Эти письма — исповедь человека молодого и честолюбивого, все честолюбие которого — в благородном служении будущему, которое непременно должно быть (по крайней мере, так ему казалось) светлым и мудрым. Честолюбие талантливого человека… К концу жизни обыкновенно приходит понимание того, что чтo было, то и будет, приходит ощущение несбывшихся надежд и не осуществившихся планов… Но — мы не знаем нашего будущего — и он не узнает, что так славно реализуется в своем сыне, который унаследует от него это честолюбивое желание выполнить свое предназначение. И выполнит, осуществит, создаст…
А. И. Булгакова более всего влекли знания. Не карьера, опирающаяся на знания, а самые знания, которые он определял как стремление к познанию человека («знание о человеке с его хорошею и дурною сторонами»… «я читаю о человеке все, что попадет под руку»…). Академические лекции на первых порах поразили и даже ошеломили его. Притом с весьма неожиданной стороны.
«Я, брат, живу на историческом отделении и исправно посещаю лекции, — писал он В. Позднееву, — хотя многих из них никак не могу переварить, так они неудобоваримы»[461].
«В том, что читают наши профессора, такой сумбуральный хлам, для упорядочения которого недостаточно не только моей 14-вершковой головы, но, мне кажется, даже и такой громадной, какую встретил Руслан во время своих странствований по неведомым дорогам (sahen Sie „Руслан и Людмила“ Пушкина).
Да хорошо было бы, если бы все это читалось в одном направлении и вело к одной цели; беда-то в том, что один докажет в своих лекциях одно, а другой другое, совсем противоположное. Может быть, в их головах их мнения и совмещаются с чем, но влитые в головы, такие, как моя, их чтения производят действие соды на кислоту или огня на воду…»
И уверяет даже, что после лекций по философии и Св. Писанию, следующих непосредственно одна за другою, в голове происходит то же, что после бутылки пива со стаканом водки[462].
Но то, что курсы не читались «в одном направлении» и лекция по философии, случалось, противоречила тому, что час спустя излагалось в лекции о Священном Писании, то, что профессора пользовались полной свободой и не было ни тенденциозного давления, ни идеологического контроля со стороны начальства, по-видимому, было благом. Возникала уникальная атмосфера жизни Киевской академии — с этой независимостью мышления, широтой взглядов и терпимостью, которые поражают нас в сочинениях А. И. Булгакова.
В Орловской семинарии с такими вещами он, надо думать, не встречался.
Смятение от первых лекций быстро пройдет, и наш студент придет к мысли, что нечего жаловаться, поскольку Академия дает прекрасную возможность учиться самому. Правда, пишет он, она «не положит в рот, не разжует», но зато «дает возможность нам, например, пить, есть, спать и, самое главное, дает свободу, не стесняет ни в чем, особенно в употреблении своего времени. У нас в академии что хочешь, то и делай; вот это-то и дорого. Этот-то дар академии и может сделать из нас, кажется, что-нибудь поумнее, чем были мы прежде».
«А ум-то этот, — замечает он, — в книжищах, которых в нашей библиотеке сотни тысяч»[463].
Да, Киевская духовная академия давала возможность работать много и самостоятельно. И студент А. И. Булгаков прокладывает свою дорогу к знаниям — собственным, индивидуальным. Упорные занятия из месяца в месяц… Изучение языков… И книги, книги, книги…
Интересно его январское письмо 1985 года. Четвертый курс, последний. А. И. объясняет другу, почему не поехал домой в Орел на рождественские каникулы:
«Я в Орел не мог поехать весьма по простой причине: у меня, как и вообще у нас, работы нынешний год очень много, а потому ломаться, т. е. переламывать порядок жизни, весьма неудобно. Тем более это было неудобно мне: у меня находится на руках около 200 академических книг. Теперь представь, сколько было бы возни с уборкою их на праздники, а потом с новою разборкою после праздников; а сдать в библиотеку я их не мог, потому что они снова мне нужны.
Кроме того: у нас 18 лекций в неделю (понимаешь!) по 8 предметам, и по каждому почти бывают репетиции, следовательно, нужно постоянно ходить на них, слушать, записывать и учить. <…> Таким образом праздники для нас представляют великое утешение в смысле том, что во время их чтения лекций не бывает, а потому можно почитать чего-нибудь постороннего и вообще отдохнуть».
И отдохнуть тут же пояснено: «Правда, что у меня в Киеве почти никого знакомых, но тут я по крайней мере всегда могу найти себе дело по душе, прогулку по желанию и т. п.»
462
Там же, письмо 3-е. (Прим. Е. А. Яблокова к словам о «14-вершковой голове»: «По-видимому, это действительный размер: 14 вершков = 62 см (выше среднего)».)