А кот был. И многое другое было. И еще до публикации отрывков из сохранившихся черновиков, безусловно не имея доступа к черновикам и не зная, чтo в них уцелело, Любовь Евгеньевна, наслаждаясь и смеясь, пересказывала сцену, где бывший поп в бывшей церкви продает шубу бывшего царя…
Она утверждала, что существовал этот роман — по крайней мере к тому времени, как она рассталась с Булгаковым в 1932 году, — не только в тетрадях, но и в машинописи… И тут следует еще один ее рассказ, настолько фантастический, что я долго не отваживалась его повторить, но теперь все-таки повторю.
Однажды (это было в 1980-е годы, в конце ее жизни, но до того как она окончательно слегла) я позвонила ей по телефону и услышала взволнованное требование немедлено приехать, поскольку она нашла некий документ, напомнивший ей очень важную вещь. Документ оказался обыкновенным рецептом, который был выписан ей 13 января 1962 года в неврологическом диспансере № 1 Ленинского района Москвы. Смысл моего вызова был в фамилии врача, подписавшего рецепт: Мосунoв. И тут Любовь Евгеньевна стала рассказывать, что рукопись — а точнее, машинопись, копию машинописи — «романа о дьяволе», существовавшую до 1932 года (до ее развода), Булгаков тогда же, до 1932 года, подарил П. С. Попову. В течение многих лет рукопись лежала у Попова всегда на одном и том же месте — на гардеробе. Л. Е. часто бывала у Поповых — по средам брала ванну, поскольку у нее дома не было ванны, и всегда видела эту рукопись на том же месте. Как-то, в начале 60-х годов, сказала, что хочет посмотреть ее. Попову стало очень неловко, и он признался, что рукописи уже нет: он подарил ее другу своего пасынка — доктору Мосунову. Через некоторое время Любови Евгеньевне случилось быть в поликлинике на приеме у этого Мосунова, она не стала спрашивать о рукописи, но — чтобы запомнить фамилию — сохранила рецепт…
Реплика в сторону. О памяти
Итак, о памяти, или, как писали в старых драмах, «реплика в сторону».
Была ли или не была реальностью рассказанная Любовью Евгеньевной история? Признаться, когда я выслушала ее и даже записала то, что услышала, подумала: ошибка памяти. Не фантазия: Л. Е. никогда не унижалась до выдумок и лжи. Но кто же защищен от финтов, которые иногда выкидывает память? И кто из профессионально работающих с человеческой памятью не знает этого?
Со временем же я все более склоняюсь к тому, что в основе этого неожиданного рассказа — какие-то реалии. И пусть читателя не смущает, что Л. Е. прежде как бы и не помнила этого вовсе и вдруг — вспомнила. Это бывает с памятью, особенно с памятью стариков. А впрочем, разве только у стариков?
Где-то в середине 70-х в моей жизни был будничный, никакими чудесами не отмеченный день, я накрывала на стол к обеду и размышляла о полученном в то утро письме: коллега писал, что Булгаков всегда изображал только то, что видел. Усмехнулась, произнесла вслух: «Что же, по-вашему, он видел казнь Иисуса Христа?» И — замерла с тарелкой в руках, потому что пространство разорвалось: я увидела казнь Иисуса Христа, ту самую, которую видел Булгаков. Возникло темноватое помещение, я сразу поняла, что это киевская панорама «Голгофа». Хотя, клянусь, за минуту до того не помнила, что она существовала: в мои студенческие годы ее давно уже не было и в предвоенные школьные тоже не было… Сначала в полутьме я ничего не видела, кроме ног и юбок, потому что мне было лет шесть или около того и я не доставала глазами до парапета. Потом — ударом в лицо и грудь — на меня обрушились свет, пространство и другая реальность: должно быть, руки подняли меня и поставили на парапет. Прямо передо мною — казалось, можно коснуться — возникло желтое, с красными пятнами крови на нем, тело, обвисшее на кресте. Наверно, это длилось мгновенье, потому что я ничего не увидела, кроме этого потрясающего в своей близости и наготе тела на фоне синего неба и желтого песка. Но это было очень долгое, бесконечно длившееся мгновенье, в течение которого я поняла всё. И снова стало темно, потому что те же руки, вероятно, отцовские, почувствовав, как отчаянно напряглось в безмолвном крике тело ребенка, поставили меня на пол…
Потом уже, окунувшись в материалы книгохранилищ и киевских архивов, я узнала, что панорама «Голгофа» — не фантом; что она была открыта в Киеве в 1902 году, в пору детства моего героя, и уничтожена в 1934-м, в пору моего детства; что она пользовалась огромнейшей популярностью в Киеве и учителя Первой гимназии, традиционно весной водившие своих учеников в экскурсии по городу и за город, сделали ее одним из мест традиционных посещений.