Воланд поднимался все выше и выше. За ним послушно шла кавалькада. Теперь под ногами далеко внизу то и дело из тьмы выходили целые площади света, плыли в разных направлениях огни.
Воланд вдруг круто осадил коня в воздухе и повернулся к поэту.
— Вам, быть может, интересно видеть это?
Он указал вниз, где миллионы огней дрожа пылали.
Поэт отозвался:
— Да, пожалуйста. Я никогда ничего не видел. Я провел свою жизнь заключенный. Я слеп и нищ».
Отметьте эти слова о заключении и слепоте.
Весною 1934 года, за несколько месяцев до написания этих страниц, Булгаков подавал очередное прошение правительству о разрешении съездить за границу. Мечтал о Париже и Риме. О мольеровском Париже и гоголевском Риме. О «книге путешествия». Писал В. В. Вересаеву: «Вы представляете себе: Париж! Памятник Мольеру… здравствуйте, господин Мольер, я о Вас и книгу и пьесу сочинил; Рим! — здравствуйте, Николай Васильевич, не сердитесь, я Ваши „Мертвые души“ в пьесу превратил. Правда, она мало похожа на ту, которая идет в театре, и даже совсем не похожа, но все-таки это я постарался… Средиземное море! Батюшки мои!..
Вы верите ли, я сел размечать главы книги!» (11 июля 1934).
Разрешения он не получил.
Но был в этой дьявольской игре в «кошки-мышки», которую вели с ним, момент: 17 мая ему вдруг дали официальное обещание (не разрешение, а официальное обещание разрешения). «Я не узник больше! — говорил Миша счастливо, крепко держа меня под руку на Цветном бульваре. — Придем домой, продиктую тебе первую главу», — пишет Е. С. Булгакова в своих мемуарах. А в дневнике, непосредственно 18 мая 1934 года, еще точнее: «И все повторял ликующе: „Значит, я не узник! Значит, увижу свет!“»
Те же слова о заточении и слепоте, которые в главе «Ночь» произносит его герой…
И Воланд в этой редакции романа дарует ему несколько мгновений свободы и зрения:
«Воланд усмехнулся и рухнул вниз. За ним со свистом, развевая гривы коней, опустилась свита.
Огни пропали, сменились тьмой, посвежело, и гул донесся снизу.
Поэт вздрогнул от страха, увидев под собою черные волны, которые ходили и качались. Он крепче сжал жесткую гриву, ему показалось, что бездна всосет его и сомкнется над ним вода.
Он слабо крикнул, когда бесстрашная и озорная Маргарита, крикнув, как птица, погрузилась в волну. Но она выскочила благополучно, и видно было, как в полутьме черные потоки сбегают с храпящего коня.
На море возник вдруг целый куст праздничных огней. Они двигались. Всадники уклонились от встречи, и перед ними возникли вначале темные горы с одинокими огоньками, а потом близко развернулись, сияя в свете электричества, обрывы, террасы, крыши и пальмы. Ветер с берега донес до них теплое дыхание апельсинов, роз и чуть слышную бензиновую гарь.
Воланд пошел низко, так что поэт мог хорошо рассмотреть все, что делалось внизу. Но, к сожалению летели быстро, делая петли, и жадно глядящий поэт получил представление, что под ним только укатанные намасленные дороги, по которым вереницей, тихо шурша, текли лакированные каретки, и фары их во все стороны бросали свет.
Повсюду горели фонари, тихо шевелились пальмы, белоснежные здания источали назойливую музыку.
Воланд беззвучно склонился к поэту.
— Дальше, дальше, — прошептал тот».
И вот под ними огромный город. Надо думать, Рим… Или Париж?.. «Прямые, как стрелы, бульвары…»
«Коровьев очутился рядом с поэтом с другой стороны, а неугомонная Маргарита понеслась и стала плавать совсем низко над площадью, на которой тысячью огней горело здание.
— Привал, может быть, хотите сделать, драгоценнейший мастер, — шепнул бывший регент, — добудем фраки и нырнем в кафе, освежиться, так сказать, после рязанских страданий».
…В мае того же 1934 года был арестован и выслан сначала в Чердынь, а потом в Воронеж Осип Мандельштам. Он был соседом Булгакова — жил в подъезде рядом. Не исключено, что «Рязань» здесь псевдоним Мандельштамова Воронежа. Впрочем, тогда многих еще ссылали в среднерусские города…
«Но тоска вдруг сжала сердце поэта, и он беспокойно оглянулся вокруг. Ужасная мысль, что он виден, потрясла его. Но, очевидно, не были замечены ни черные грозные кони, висящие над блистающей площадью, ни нагая Маргарита.
Никто не поднял головы, и какие-то люди в черных накидках сыпались из подъездов здания…