– А вот еще хорошая казнь – распятие. От южан слышал. Мне нравится. Отрубить голову или повесить – это слишком быстро, а так, говорят, распятый дня три дохнет. Вообще, еще говорят, для полного порядка еще бичевать полагается, но, пожалуй, мы без этого обойдемся. Здесь, на стене, как раз хватит места, чтобы вбить клинья, солнце жаркое, а уж вид какой…
Двое мужчин сидели друг против друга, и каждый обращался к молчавшей женщине, поместившейся наверху, умышленно минуя противника. Правда, Омри не снисходил до того, чтобы считать Брана противником. Он унижал северянина тем, что говорил так, будто того здесь вообще нет, и чтобы тот не мог его понять, на что Бран отвечал тем же, но так, чтобы Омри его отлично понимал.
– Но главное – не в этом. Мы так привыкли гордиться своей древней мудростью, неустанно повторяя, что мы писали книги и создавали законы, когда на месте империи еще бродили орды дикарей в козьих шкурах. И каждый нептарский рыбак или плотник почитал себя выше императора… не замечая, что мудрость эта одряхлела. Мы стали слишком стары и слишком мудры, чтобы выжить. Нептара, такая, какой она была и какой никогда не будет впредь, уже не могла существовать. Кичась почитанием закона и права, она забыла о древнейшем нерушимом законе, известном даже диким зверям, – победа за тем, кто сильнее, и законы устанавливает оружие. Сила империи обрушилась на нас, и что стало с нашей мудростью, нашими книгами, нашими науками?
– А вот что я еще придумал. Можно его не убивать, можно сделать лучше. Обрить ему голову, выжечь клеймо, урезать язык и продать южным царькам. У них на Юге охотно берут немых рабов. Неплохо после министерской должности, а?
– И я сдал Малкут, хотя знал, что люди пойдут в рабство и в изгнание. Но они при этом останутся живы, живы, нравится тебе это или нет. И это рабство станет для них освобождением. Чтобы возвыситься, надо сперва унизиться. Пора освободиться от представления, что Нептара – это пуп мироздания. Ей предстоит обрести новую форму, новое значение, вылиться в новые мехи. Непредвзятому человеку ясно, что Нептара – это не каменистая земля под раскаленным солнцем. Нептара – это царство духа, которому не должно быть границ.
– Но если тебе это не нравится, то можно и убить. У меня на родине преступникам вспарывают животы это нетрудно сделать. Или можно привязать к хвосту лошади и прогнать по горе, хотя лошадь, конечно, жалко…
– Мы должны были войти в империю, но не как вассалы, как данники, а проникнуть внутрь и видимо раствориться в ней. И это было бы для нас равносильно выходу в широкий мир, ибо нынешний мир и есть империя, освобождению от всего устарелого, косного, что сковывает нас. Но что важнее
– наше проникновение в империю должно изменить весь смысл ее существования. Преосуществление нашей древней мудрости на основе имперской силы, освящение грубой силы высокой мудростью – вот достойная цель, вот истинное поприще битвы – область духа. Только так Нептара может одержать победу над империей. Только…
– Хватит, – сказала Мавет по-имперски. И Брану: – Выведи его, развяжи и отпусти.
Он медленно встал, ошеломленный. Но – странное дело – вместо негодования он испытал радость.
– В том, что ты сказал, есть правда, – продолжала Мавет, обращаясь к Омри, по– прежнему на том же языке. – Для тебя. И для многих людей. Для очень многих, готовых и способных последовать за тобой. Но не для нокэмов. Ты это знаешь. И знал всегда. И эти годы ты жил, утешаясь мыслью, что нокэмов больше нет и некому судить тебя и думать, каково будет царство духа, возросшее на крови. Но теперь тебе известно, что нокэмы существуют. И все твои поступки тебе поневоле придется соразмерять с их трудом. А я хочу посмотреть, как ты будешь это делать. И что ты будешь делать – в Нептаре ли, в империи – кого будешь преследовать, кого миловать, кому раздавать землю… эту каменистую землю под раскаленным солнцем. Потому что никто из нас, я думаю, не доживет до времени, когда Нептара победит империю, какое бы имя эта империя ни носила – на поле битвы и ни на каком ином. Если же ты захочешь добраться до меня… по законам силы и оружия… помни, я уже раз выбралась из могилы и смогу сделать это снова. И тогда… – Она бросила короткий и вполне определенный взгляд на Брана.
Теперь он знал причину радости. Она была из того же источника, что и страх, испытанный им у Четырех Камней, когда он сообщил Мавет, что Омри захвачен. Он боялся, что она скажет: «Благодарю тебя. Теперь ты свободен». А он не умеет быть свободным без нее. И не имеет собственной цели. Теперь же…
Омри Га-Ход молчал. Лицо его было старым, измученным и бесконечно усталым. Точно изуродованная душа его покинула тело и, вочеловечившись, смотрела на него со стены разными глазами.
Бран вывел Омри из развалин Последней Крепости, проводил до осадной насыпи. Там развязал его веревки. Ни воды, ни лошадей не дал. Местность Омри знает – выкарабкается. А чем позже он доберется до Шемеша, тем лучше. Потому что им снова предстоит жить, а значит, думать о выживании.
Он вернулся на площадку башни. Мавет все так же сидела неподвижно, глаза ее были прикрыты и казались одинаковыми. Вероятно, она не хотела видеть, как уходит Омри. Бран тоже не хотел. Пойдет ли Омри по горной тропе или выберет дорогу вдоль Горьких Вод – какая разница?
Отставив показную неуклюжесть, Бран прыжком вскочил на стену и привычно встал позади Мавет. Только одно тревожило его. Он испытал радость, когда столь долго вынашиваемая и тщательно подготовленная месть была отменена либо отложена. Но сама Мавет… что испытала она? Она жила своей целью… и не стало ли ей ожидание дороже свершения? Или она тоже не хотела терять этой цели?
– Ты вправду сказала все, что думала? – спросил он.
Мавет не ответила.