Не все эти люди станут убивать, мелькнула мысль, но слишком много среди них действительно обиженных и оскорбленных. Израильтяне считают арабов людьми второго сорта, это недопустимо. Мы, американцы, считаем это и личным оскорблением, ибо всякий, кто попирает права других людей, попирает и нас. Давно пора было нашему правительству принять меры по искоренению этого расистского режима. Слишком долго терпели…
Или сперва ломали тех, мелькнула мысль, с кем справиться проще. Громадный СССР, двухмиллиардный Китай, фанатичный ислам, замкнувшийся в себе буддизм… Да, наверное, с ними было справиться проще. Потому США сперва обезопасили себя, чтобы не ударили в спину, когда схлестнутся с самым сильным врагом…
Он вспомнил лагеря палестинских беженцев, ужасающую нищету в домах и отчаяние в глазах женщин. Кулаки сами стиснулись так, что побелели костяшки пальцев. Там подростки рано превращаются в мужчин. Их множество, и хоть не все станут шахидами, но обостренное чувство справедливости будет толкать их на акты святой мести. И нужно поскорее вмешаться, чтобы остановить эту безостановочную кровавую бойню.
Стоп-стоп, сказал себе. С таким настроением меня остановит первый же патруль. Я всего лишь турист, беспечный турист, что тратит свои законные две недели отпуска и жаждет получить на потраченные деньги максимум удовольствия…
Он выпрямился, постарался выпятить живот и пошел с видом человека, довольного собой, жизнью, здоровьем, словом, с видом стопроцентного американца, какими их представляют за пределами Америки.
С удовольствием засмотрелся на хорошеньких девушек в очень откровенных шортиках, больше похожих на стринги, во всяком случае, обе загорелые ягодицы задорно двигаются из стороны в сторону. Зрелые матроны бросали в их сторону недовольные взгляды, но это и понятно, им целлюлит не позволяет открыть даже лодыжки, зато мужчины провожают глазами открытые ягодицы с явным удовольствием.
Перейдя залитую зноем дорогу, он нырнул в прохладу кафе, работает кондишен, температура воздуха ниже градусов на пять, чистое спасение, но столики заполнены лишь наполовину.
Бармен посмотрел на него оценивающе, Стивен улыбнулся и кивнул.
– Все верно, – сказал он, – ничего, кроме холодного пива.
– «Хейнекен», «Куолла», «Старый Козел»?
– Ого, – сказал Стивен, – и сюда это добралось? А я думал, что хоть здесь попью местного пивка.
– В Израиле пиво не производят, – ответил бармен, и Стивен не мог понять, шутит или говорит правду. – У нас две трети клиентов – арабы. Увы, приходится считаться, они спиртное не употребляют.
– Несчастный народ, – посочувствовал Стивен.
Бармен усмехнулся:
– Целиком с вами согласен, сэр.
– Ничего, – сказал Стивен бодро, – мы их окультурим. Научим и пиво хлестать, и супружеской неверности, и рисовать зверюшек…
Глава 7
Бармен продолжал улыбаться, но улыбка стала чуточку напряженнее, и Стивен сразу вспомнил, что и евреи, как мусульмане, тоже не рисуют животных. Как рассказывали на лекции между занятиями по рукопашному бою, по той же причине великие русские художники Левитан и Шишкин, к примеру, никогда не рисовали ничего живого, только природу, и когда однажды Шишкину тайком дорисовали на картине «Утро в сосновом бору» медведей, он пришел в отчаяние и покончил с собой.
– Спасибо, – сказал Стивен, он взял два пива и крохотную тарелочку с креветками, сел за свободный столик.
К барной стойке подошли две девушки, одна свеженькая датчанка, так почему-то определил Стивен, хотя с таким же успехом могла быть и шведкой, и полькой, а вторая – типичная местная жительница: загорелая до черноты, с тугим пучком иссиня-черных волос, которые ночью явно щедро распускает по всем подушкам в ожидании мужа.
Бармен подал обеим, как Стивен и ожидал, по вазочке с мороженым, обе с веселым щебетом проследовали в зал, большинство столиков уже оказались заняты, все мы предпочитаем садиться за пустой стол, Стивен на миг понадеялся, что сядут к нему, общество молоденьких щебечущих девочек всегда приятно любому мужчине, но та, которая цыганистая, увидела, как из-за соседнего со Стивеном стола поднялась пара, тут же устремилась туда.
Пара оказалась неряшливой, посуду за собой не переставила на специальный столик, и обе девушки, поставив вазочки с мороженым на край стола, быстро убрали тарелки, с удовольствием сели и защебетали, как веселые беспечные птички. Цыганистая сидела напротив Стивена, на миг их глаза встретились, он посмотрел холодно, уязвленный, что предпочли сесть за стол с грязной посудой, только бы не к нему, а виновата она, ее подруга уже направлялась именно к его столику…
Тихонько звякнул мобильник, висящий у шведки на груди, как изящный брелок. Она взяла в ладошку, что-то спросила, торопливо вскочила, что-то сказала в мобильник, чмокнула подругу в щеку и заспешила к выходу.
Когда их глаза с этой цыганкой, нет, скорее – испанкой, встретились снова, он показал ей взглядом, что вот теперь жри обе порции сама, а так бы он мог помочь, он не гордый, мороженое тоже вещь, хоть и уступает пиву.
Бармен, открывая зеркальную дверцу шкафа, метнул яркий отблеск через весь зал и высветил девушку, как прожектором. Стивен ощутил, как по всему телу прокатился странный озноб от ее древне-дикой красоты, как будто она перенеслась в это кафе из времен Хаммурапи и Гильгамеша. Тонко вырезанное и тщательно очерченное лицо, словно отлитое из темного металла, узкие брови и невероятно длинные загнутые ресницы над древнеегипетскими глазами: удлиненными и сверкающими подсиненной белизной с сетчаткой цвета желудя. Она орудовала ложечкой с ленивой истомой.
Стивену почудилось, что она полностью ушла в свой мир, далекий и первобытный, абсолютно несоприкасаемый с этим шумным и бестолковым, полным ненужных и непонятных вещей. Руки, загорелые и по-восточному сухие, красиво положила на столешницу, гибкие пальцы ловко держат ложечку, а мороженое подхватывает почти синим языком, даже губы настолько темные, что кажутся темно-синими…
Он чувствовал, как бесследно уходят остатки того напряжения, что не оставляло его даже в тиши уютного кабинета. Странный мир, странный город, странные люди…
Из прохлады кафе невыносимо ярко горит белым огнем прямоугольник двери, а залитая знойным солнцем улица выглядит настоящим адом. Туристы стараются идти ближе к зданиям, под сенью огромных зонтов над палатками и под крытыми навесами.
Автомобили тесно прижались один к другому и выглядят накаленными на солнце массивными металлическими булыжниками.
В кафе все чаще заходят по одному и парами, дважды зашли группки по пятеро. Почти все столики заняты, к испано-цыганке села немолодая супружеская пара, явно из благополучных стран Европы. Очень уж ухоженные, сытые, довольные, постоянно опрыскивающиеся всевозможными дезодорантами как от пота, так и от всяких кожных болезней, которые вроде бы можно подцепить на этом экзотическом Востоке.
В дверном проеме появилась девочка-подросток с большими грустными глазами, живот неестественно вздут, сердце Стивена кольнула жалость: нельзя разрешать такие ранние браки… и тут же в мозгу остро звякнул предостерегающий звоночек. Он насторожился, тело поднялось на ноги, как будто помимо его воли, взгляд устремился на девчушку, на ее живот…
– Ложись! – крикнул он и метнулся через зал в ее сторону.
Успел увидеть, как вскочила его цыгано-испанка. Девчушка резко повернула голову. Ее смуглое лицо перекосила ненависть, рука метнулась к животу, Стивен успел услышать:
– Аллах акбар!
Страшный грохот ударил его в грудь с силой налетевшего локомотива. Дыхание вылетело с хлипом, Стивена понесло, как сорванный ветром лист, как-то успел собраться в ком, ударило о пол и обломки мебели, перевернулся трижды и тут же вскочил, разом охватывая взглядом картину.
Стена, отделяющая кафе от улицы, исчезла: нещадный свет залил обломки мебели в кафе, поднимающихся с пола ошеломленных людей. В жуткой тишине послышался плач, стоны, мольбы. Стивен увидел брызги крови, а у его ног слабо шевелилась окровавленная ступня в детской сандалии, все, что осталось от смертницы-террористки.