Маклак подошел к столу, отпил глоток из принесенного Разисом кувшина. В кувшине оказалась вода, холодная и вкусная. Неимоверная жажда проснулась в нем — это кипящий мыслями разум наконец внял зову плоти. Когда он последний раз ел или пил? Маклак, несколько раз отрываясь, чтобы перевести дыхание, осушил кувшин. Потом взялся за хлеб. Жуя, маг продолжал размышлять.
Итак, Хранители спокойно отнеслись к тому, что новоприбывший только тем и занимается, что пытается выбраться отсюда. Значит, они уверены в том, что это невозможно. Но пленник знал, что ничего невозможного нет. Просто те, кто искал выход до него, — испробовали не все.
Магия? Ясно, что тут ему ловить нечего…
Копать лаз вручную? Он не успеет углубиться и на ладонь, как его остановят.
Что еще остается? Взывать к богам? Молиться? Но маги не имеют права надоедать богам своими просьбами. Каждому известно, что боги не слушают тех, кто посвятил свою жизнь изучению искусства магии. А если когда прислушаются и решат вмешаться — сделают не как надо, а наоборот, назло… Ведь быть магом — значит стремиться к божественному могуществу. А боги этого не терпят…
«Пока ты идешь дорогой, которую в свое время проходил почти каждый из нас…» — говорил Хранитель Разис.
— Не совсем так, — мысленно ответил ему Маклак. — Не совсем…
Было у него кое-что, к чему никогда не прибегали новоприбывшие Хранители, которых тоска по прошлой жизни заставляла искать пути бегства отсюда. К чему не прибегали, о чем даже и помыслить не могли…
Покончив с едой, Маклак вышел на середину комнаты и, закрыв глаза, сосредоточился.
«О, дети Высокого Народа! — беззвучно заговорил он. — Вы, всевидящие и всеслышащие, обратите на меня, недостойного, свой взор. Спасите меня! Явите свою милость!.. Кроме как на вас, нет у меня надежды ни на кого… Укажите мне путь, ведущий отсюда! Укажите мне путь, ведущий отсюда…»
То, что Маклак делал сейчас, он делал не впервые с тех пор, как оказался здесь, в этом месте. Никакого ответа от тех, к кому взывал, он ни разу не получил, и, наверное, прекратил бы бессмысленное это занятие, но два или три дня тому назад — во время очередного обращения к тем-кто-смотрят — его посетило странное ощущение чьего-то незримого присутствия. Почти незаметное ощущение ободрило его.
На самом деле: после Смуты Высокий Народ стал чаще являться людям. И являться с добром… Почему бы им, тем-кто-смотрят, не ответить на его мольбу? Ведь ничего дурного Маклак Высокому Народу не сделал — даже в мыслях. Он согласился прийти сюда для того, чтобы получить возможность заниматься тем, чем хочет. Только и всего. Никогда он не считал тех-кто-смотрят— врагами рода человеческого, каковыми считали их все эти Хранители…
Маг прервал свою мысленную речь. Ему вдруг показалось, что кроме него в комнате кто-то есть. Он осторожно открыл глаза и огляделся.
И — никого не увидел. Но чувство присутствия кого-то — то самое, чуть коснувшееся его недавно — все еще сохранялось. Впрочем, оно начало быстро таять, это чувство, как ком снега в горячей воде — и вскоре истаяло окончательно.
Но Маклак понял, что его снова услышали.
Слезы выступили на его глазах. Быть может, скоро Высокий Народ явит ему свою милость? И спасет, вытащит его отсюда?
С самого рождения ему приходилось труднее, чем остальным. Когда мамаша была им беременна, ее сбил с ног бодливый бычок. Думали, ребенок мертвым родится, а он родился живым. Правда, левая нога у него оказалась кривовата и короче правой, личико было — темным и сморщенным, как у древнего старика, а нос — маленьким и вздернутым, до жути напоминающим поросячий пятачок. Жители деревни, как увидели младенца, хотели уж было отнять его у матери и сжечь. Больно похож оказался новорожденный на отродье демона. Но потом вспомнили про случай с бычком… да еще обратили внимание на папашу, тоже красотой не блиставшего… В общем, оставили мальчишку в покое.
На шестой день после рождения, как полагается, он получил имя. Ему и тут не повезло. Папаша назвал его Аж. В честь своего деда, который явился когда-то в эту деревню невесть из каких краев. Что за имя — Аж? Будто зевнул кто-то… Когда Аж подрос, папаша уверял его, что в тех землях, откуда пришел дедушка, это имя считается славным именем и дается отпрыскам уважаемых семей. Правда, из каких именно земель пришел давно почивший дедушка, папаша сказать не мог. Не знал он, и что заставило отпрыска уважаемой семьи пройти долгий путь, чтобы в конце концов прибиться к крестьянам, выстроить хибарку на краю деревни, получить надел в болотистой низине, надорваться в этой низине и помереть, только и успев что жениться и дать жизнь единственному сыну.
Аж подрос, и по имени его называть стали редко. Дали прозвище — Полторы Ноги, потому что увечье его с годами никуда, конечно, не делось. Ну, шпыняли деревенские пацаны его по малолетству, не без этого, а он за ними не бегал. По хозяйству матери помогал, в лес ходил: силками птиц ловил, грибы приносил. Как подрос Аж Полторы Ноги, деревенские присмотрелись и удивились: а ведь парень-то вполне себе даже ничего. Ну, хромой. Ну, на рожу, прямо скажем, не принц. Нос как был поросячьим пятачком, так и остался. Так ведь с лица-то воду не пить. Вон у баронского кузнеца, того, что в замке живет, вообще носа нет — по пьяной лавочке сам себе молотом промеж глаз засветил — так никто отсутствием носа кузнеца в нос не тычет. Попробуй тыкнуть, кузнец тебе за это сам так тыкнет. Не то что без носа, без башки останешься… Нос это что? Так, ненужный бугорок. Зато Аж, несмотря на свои полторы ноги, самый работящий парень в деревне. В низину, где надел его, земли натаскал с лесной опушки — три года в корзине на собственном горбу таскал вместе с отцом, и урожай снимали не хуже, чем у прочих. Оброк барону исправно платили. Зимой Аж не бездельничал, научился горшки из глины лепить и обжигать. Овец завели. И каждую осень вместе с мешком зерна отвозили на телеге старосты в баронский замок еще и овечью тушу… Стало Ажу пятнадцать лет, и начали на него девки по-особому посматривать. А он — словно назло всем — взял и выбрал в жены Ильку: девку низкорослую, почти карлицу, да еще и болезную, припадочную. А мог бы и Авлену в свой дом привести — старостину дочку. И сам староста Барбак вроде бы не против был… Эх, зажил бы Аж тогда! Но он, будто привыкнув преодолевать трудности, боялся сойти с предначертанного богами нелегкого своего пути, должно быть, чтобы не разгневать их… Но и с припадочной Илькой Аж жил не хуже, чем другие деревенские. Собственную хижину отстроил рядом с родительской. В два года замужества Илька родила ему двоих детей, на удивление здоровых, правда, мелких и некрасивых, как крысята. Да и сама как-то похорошела, округлилась. И припадки у нее теперь случались не каждую неделю, как раньше, а раза два в месяц — не чаще.
Именно привычка добиваться своего вопреки неизменно враждебной ему действительности заставила Ажа двинуться через лес к дому охотника Варга вечером. Кто другой отложил бы это дело до утра следующего дня, но Аж был не из таких. Его нож, доставшийся ему от отца, сточившись до тоненькой тусклой полоски, сломался. А как в хозяйстве без ножа? Металл дорог, и достать его негде. Кузнец из замка для крестьян ковать отказывался — потому что у него договоренность со старостой Барбаком. Тот у кузнеца скупал ножи, топоры, мотыги и прочие металлические изделия — и продавал их деревенским уже от себя. То есть не продавал, конечно. Откуда у крестьян монеты? Выменивал на яйца, мясо, шкуры и зерно… да на что попало выменивал. Аж вчера было сунулся к нему, а Барбак заломил ему за нож — целую овцу! Явно ту старую обиду за дочку не простил. Кроме как к Варгу, податься Ажу было некуда. Охотник жил небедно, хотя земли не пахал и оброков не платил. Уж лишний нож-то найдется. А старательно выделанная овечья шкура да пара кувшинов — плата хорошая.