Но Андрей прервал его:
— Зачем ты говоришь о своем хирургическом мастерстве, я еще в институте понял, что ты будешь умелым хирургом. Но речь-то идет о наших моральных устоях. Ты же знаешь, что в нашей профессии важно не только — какой ты специалист, но и — какой ты человек. Только тогда тебя будут уважать люди, а, главное, ты сам будешь уважать себя.
— Я согласен с тобой, но, к примеру, вспомни нашу студенческую поездку в Египет. Помнишь, в каком красивейшем престижном районе Каира живут их врачи. А как изумила нас, будущих врачей, их зарплата, в разы превышающая зарплату наших врачей. Какие мысли возникают после этого?
— Ну и иди, например, в торговлю, там заработаешь больше. А я люблю свою хоть и низкооплачиваемую работу. Я считаю ее очень важной, очень нужной и почитаю за честь спасти или сохранить жизнь человека. Ты в институте так же считал.
— Я и сейчас так считаю. Но все же, все же, все же… Все же когда я выхожу из своего задрипанного «Жигуленка», приобретенного с помощью родителей жены и вижу, как он «блестяще» смотрится среди «Мерсов», БМВ и прочих иномарок моих больных, то как ты думаешь, что я, уважаемый доктор, при этом чувствую? А что чувствует моя жена? А мой сын Мишка, который заявляет — папа, давай купим машину «Лексус», как у папы Никиты.
Вот и приходится брать предлагаемые деньги, делать вместо одной — двух операций за смену три, а то и четыре. Иногда с операцией из осторожности можно бы и повременить, понаблюдать больную, а я, бывает, оперирую, так как зарплата наша зависит от количества операций.
— А ты здорово изменился, — сказал Андрей. — Видно, большой город испортил тебя.
И в голосе его Виктор Воронов почувствовал разочарование. Это его рассердило. Он допил стопку и зло сказал:
— У меня хоть «Жигули» есть, нынче мебель сменил — он обвел взглядом комнату, — а ты из своей тьму — таракани на поезде ехал, да и костюмчик пора бы сменить, — он насмешливо глянул на простецкий пиджак Андрея.
Андрей сразу посерьезнел, очень внимательно посмотрел на Виктора и тихо сказал:
— Я так низко никогда не упаду. А денег мне хватает, жене — тоже. А в отношении количества операций я напомню тебе латинское изречение, которое ты забыл: «Не тот хирург, кто сделал блестящую операцию, а тот, кто воздержался от ненужной операции».
Андрей ушел. Видимо, навсегда. Слова друга, теперь уже, вероятно, бывшего задели Виктора, особенно то уверенное достоинство, с которым они были сказаны. Настроение испортилось. Он налил в свою стопку водки, хотел выпить, но вдруг передумал. Вместо этого с силой стукнул кулаком по столу. Посуда вздрогнула.
— Я тоже уважаю себя, и меня уважают! Я — маэстро! А еще неизвестно, какой докторишка ты, — крикнул он в дверь вслед ушедшему другу, хотя понимал, что на региональные научные конференции с приглашением иностранных врачей плохоньких докторишек не посылают.
— И не я один… — попытался успокоить он себя. Но паршивая заноза в сердце осталась. Он посмотрел на свои длинные пальцы, пальцы хирурга, поиграл ими. Это его немного успокоило.
— Я тоже люблю свою работу, — продолжил Виктор Воронов свой мысленный разговор с другом, — и делаю ее добросовестно. А люди говорят — талантливо.
Он походил по комнате, зашел в спальню.
— Сейчас мне надо уснуть, завтра трудный день. Он позвонил жене, гостившей с сыном у своей матери, убрал со стола, принял душ, включил телевизор. Но телевизор не смотрелся, выключил его. Наконец, улегся и долго ворочался, вспоминая Андрея и его полный презрения взгляд. Поэтому утром, когда Воронова разбудил будильник, он не почувствовал себя выспавшимся и долго разминался на балконе.
После встречи с товарищем прошло несколько дней. Из прессы Воронов узнал, что конференция закончилась. Значит, Андрей перед отъездом не нашел нужным ему позвонить, не говоря уже о том, чтобы встретиться. Это задело Воронова, все же он надеялся на встречу и мысленно выстраивал доводы, которые позволят Андрею понять товарища, ведь понимали же они в институте друг друга.
А с другой стороны Воронов понимал, что ему пришлось бы оправдываться перед Андреем, значит, признать себя неправым. Так что, может, и к лучшему, что они больше не встретились. Но все же какие-то нехорошие чувства, похожие то на обиду, то на вину, то на зависть нет-нет да и возникали в душе Воронова при воспоминании об их разговоре.
А дни, наполненные обычными заботами врача, шли своим чередом. Завтра у него день операций. Накануне операции Воронов имел обыкновение навещать больных, подлежащих операции. Сейчас он вспомнил, как зайдя в палату Синицыной (он запомнил ее) поразился перемене, происшедшей с ней. Вместо моложавой, немного даже беззаботной женщины, какую он увидел на приеме неделю назад, на кровати сидела старуха со взглядом… Что-то знакомое напомнил ему ее взгляд. «Да, — вспомнил он, — это был взгляд старой подыхающей собаки, которую он видел утром на пустыре. Только усталая безысходность бездомного животного при виде доктора сменилась мгновенно тревожной надеждой и ожиданием. Ему не захотелось разговаривать с ней.