Да, Катя уже давненько начала прикладываться к бутылке, вернее к кружке. К» Илье» и другим праздникам в деревне по старому обычаю всегда варили пиво, позднее пиво стали заменять на брагу. В юности не терпела Катя эти праздничные напитки, а сейчас поняла, что выпьет она бражки и как — то спокойнее на душе, да и сон крепче. И, несмотря на неодобрение и слезы матери, стала она ставить бражку к каким-то несуществующим праздникам.
Уныло и однообразно протекали ее дни в обезлюдевшей деревне, особенно в темные дождливые осенние и такие короткие бездеятельные зимние дни. Про лето она молчит. Приезжала из Вологды сестра с ребятишками, сын с семьей наведывался. Шумно становилось в их доме, весело. То на огороде все трудятся, то за земляникой в лес бегают, а потом — за грибами. И на речку всем семейством наперегонки купаться. А сенокос! Как любила Катя сенокосную пору. Иногда в длинные бессонные ночи она видит себя маленькой девочкой, то едущей на телеге-одре с до небес уложенным душистым сеном, с повизгиванием вместе с Танькой и Колькой на колдобинах, с восторженным страхом — не свалиться бы. То бегущей по колкому скошенному лугу с бидончиком воды для родителей. То — спрятавшейся от друзей в огромном стогу. Позднее отец научил ее косить и она старалась не отставать от взрослых и не ныть, когда пот заливал глаза, а руки с трудом удерживали непослушную косу. Знала она, как много надо сена корове с теленком да еще лошади, поэтому во-всю помогала родителям.
Иногда Катя видит себя подпаском, пасущим с дядей Ваней большое деревенское стадо. Она любила быть подпаском, хотя коров немного побаивалась, особенно рогатую Дочку тетки Аксиньи.
— Ну-ка заверни, Катюша, вот эту Дарьину корову, — кричит ей бывало дядя Ваня, — видишь, в овес пошла.
И бежит Катя с прутиком к овсяному полю, еще до коровы не добежала, а та уже поняла, что от нее хотят и, тряхнув головой, ходко заворачивает к стаду. А как любила Катя вечером гнать стадо по деревне. Идет сзади коров, важно покрикивает: «Ночка, куда пошла, а ты, Белянка, домой, домой!» И слушаются ее коровы, и разбирают их хозяйки, нахваливают маленькую помощницу пастуха.
Но проходило время, редела деревня, редело стадо коров. Умер дядя Ваня, а больше и не нужно было пастуха. Не для кого, да и некому было косить луга, исчезло для их деревни само понятие «сенокос». И стоят луга некошеные, шумят, ропщут травы на ветру, не нужны они людям. А поля? Где они — золотые поля ржи с любимыми Катиными васильками, голубые поля льна? Нет их. И зарастают не сеяные поля сорняками — таволгой, дудником, чертополохом. И пустеют дома, исчезают деревни. Природа, почувствовав слабину в человеческой цивилизации, и получив от нее согласие на уничтожение заброшенного, ненужного ей, быстро и уничтожает. И вот уже на месте некогда стоящих домов чертополох, лопухи, крапива, а еще через какое-
то время и подумать трудно, что в этом месте когда-то… радовался, страдал, трудился, боролся и любил человек. В минуты таких раздумий Катя задает себе вопрос — почему люди бегут в города, почему исчезают деревни, ведь именно деревня кормит город. Хлеб, мясо, молоко, овощи — это же все из деревни. Деревня не только кормит, но и одевает, обувает людей. Как ценятся сейчас льняные ткани, а льняное масло, а натуральная шерсть, кожа. Катя вспоминает, как однажды летом приехавшая из города молодая дачница выпрашивала у матери вытканное ею и отбеленное на мартовском снегу льняное полотенце. Большие деньги предлагала. Мать подарила его дачнице. Не в силах разрешить волнующие ее вопросы, юная Катя обращается к родителям. Родители вздыхают и, вспоминая старые времена, жизнь своих родителей, светлеют лицом и за подробностями их молодой жизни забывают Катин вопрос. Или поругивают колхозы. В них вся причина, — говорят.