— Дементор! Какой ты невыносимый, Северус!
— Где. Ты. Это. Взяла. Отвечай немедленно!
— Я была в Болгарии несколько дней назад — там и взяла. Доволен?
— Это стоит целое состояние.
Гермиона взорвалась от приступа смеха, начиная задыхаться. Она завалилась на диван, прикрыла рукой грудь и продолжила дальше заливаться истерикой. Северус знал, что это защитная реакция. Она всегда смеётся, чтобы не плакать; думает, что он не видит горькую тоску в её душе. Девушка считала, что давно сумела убедить зельевара в том, что у неё нет сердца, в то время, пока тот видел насквозь. Наблюдал за тем, как вместо слёз из глаз, из неё вытекает алая кровь, ведь Гермиона никогда не залечивала свои открытые раны. Она до последнего лежала и истекала кровью, пока не появлялся Снейп, и не зашивал боевые «трофеи».
— Считаешь, что деньги — проблема для меня? — она наконец-то начала успокаиваться. — Смешно.
— Смешно то, что ты считаешь, что эта ерунда спасёт тебя. Гермиона, ты же знаешь, что это временно, что действие зелья закончится и будет хуже.
— Не ты ли мне дал когда-то эти чудотворные капли?
— Слёзы феникса в перемешку с кровью дракона не залечат твою душу.
— Ты видел их? — перевела разговор Гермиона.
— Да. Я уже успел поговорить с Драко.
— Он ненавидит меня, как и его отец, — она опять рассмеялась. — Что же он успел тебе рассказать?
— Что ты собираешься прирезать Нарциссу. Он, как обычно, утрирует. Но, — Снейп сел напротив, — его это хорошенько встряхнуло и напугало. Он боится за Нарциссу.
— Они так стремятся служить Тёмному Лорду, а как дошло дело до настоящей службы — поджали хвосты и забились в угол. Единственное, до чего додумался Драко — направить на меня палочку, пока я стояла к нему спиной.
— Ты выбрала?
Она отвернулась от собеседника, потому что не знала, что ответить. Гермиона обещала себе, что сделает этот выбор быстро и не вернётся к нему. Но впервые она не сдержала своё слово — нарушила данное самой себе обещание. Что она там говорила? Что это игра на выбывание, что проиграет самый слабый? Так вот, пока что самое слабое звено — это Гермиона Джин Грейнджер.
— Нет, но мне без разницы. Лорд дал мне имена тех, из которых я могу выбрать. Мне плевать, чья кровь станет чернилами для меток: Нарциссы или Мишель, Летиции или Одри.
— Сколько имён было в списке?
— Семь.
Какая откровенная ложь. Гермиона привыкла лгать Снейпу о своих чувствах, но никогда не лгала по существу. Она всегда рассказывала товарищу о том, что происходило в жизни, обминая личностные переживания, потому что и так знала — он сам всё это знает. В спальне повисла тишина. Знаете, такая уютная и нужная. Молчание этих двоих говорило о большем, чем любые красноречивые слова. Когда-то для Гермионы было в порядке вещей: завалиться в покои Северуса, бессильно упасть на диван по соседству от него, и молча лежать ночь напролёт. А потом он стал появляться в поместье все реже и реже, оставил гриффиндорку наедине с тишиной, приучил к одиночеству. Девушка наложила на комнату профессора запирающие чары, с возможностью входа туда только для себя и него.
— Почему он выбрал тебя?
— Я не знаю. Сомневаешься в приказах Тёмного Лорда?
— Нет, — он встал со своего места. — Я сомневаюсь в тебе. А это я забираю.
Так было всегда. Он уходил после того, как посеял зерно сомнения в голове. Только у Северуса были такие исключительные возможности — заставить закопаться в своих мыслях и при этом ничего особенного не сказать. Гермиона проводила взглядом зельевара и флакончик, который тот унёс с собой.
Ночь вступила в свои права, забрала юную Гермиону в плен до самого рассвета: ковыряла старые раны, тревожила пыльные воспоминания и загоняла в отчаяние. Девушка знала, что рассвет излечит всё это — обнулит ночную психотерапию, восстановит былое хладнокровие и трезвость ума. Она продолжает лежать на диване, огонь в камине погас, но сон к ней так и не наведался. Тонкая полоска света под плотными шторами указывает на то, что уже утро. Очередную ночь Гермиона потратила на бессмысленные самокопания, игнорируя дорогу в царство Морфея.
Шкаф открылся, очередное чёрное платье скрыло её бледную кожу. Мантия не согревала, а глаза устало смотрели под ноги, пока Гермиона спускалась на первый этаж. Мысли с рассветом не развеялись, только усугубили состояние. Ненавистные чары красоты скрывали от окружающих синяки под глазами, но не убирали растерянности и неуверенности в речи. За столом трапезной сидели все слизеринцы, завтракая в тишине и даже не смотря друг на друга. Она окинула их всех взглядом и села во главе стола.
— Доброе утро, — тихо поприветствовала их Гермиона.
— Доброе утро, — робко ответила Дафна, не поднимая глаз.
Отказываясь признавать свою головную боль, гриффиндорка посмотрела на блондинку. Та продолжала елозить ложкой по тарелке. Видно было, что она боится посмотреть на Гермиону, скорее всего, сказалась вчерашняя речь.
— Посмотри мне в глаза, милая, — холодно потребовала Пожирательница.
Как только Дафна осмелилась поднять голову, то тут же вскрикнула. Струйка крови полилась из носа прямо в молочную кашу. Гермиона продолжала сверлить её глазами, рыская в сознании девушки. Всё настолько примитивно, что аж тошно. В голове старшей Гринграсс были только эмоции и слащавые воспоминания. Все, что смогло заинтересовать — это разговор с Малфоем-младшим.
— Драко, — Гринграсс мечется по комнате, — она просто без тормозов. Неужели ты не видишь, ей абсолютно всё равно. А что, если она решит выбрать мою мать?
— Успокойся, Дафна. Я думаю, что это был дешёвый фарс. Ты думаешь, что Тёмный Лорд позволит этой грязнокровке убить представителя чистокровной семьи? Это же до абсурда смешно.
— Я не знаю, Драко, — блондинка рухнула на кровать. — Я почему-то не сомневаюсь в искренности её слов. Она не выглядела так, будто бы брала нас на слабо. Грейнджер не фальшивила.
Гермиона покинула её сознание, крик тут же затих. Конечно, она могла сделать это более аккуратно, не доводить до визгов и пролитой крови, но так же было не интересно. Зачем показывать, что боль может быть сносной или даже не ощутимой? Лорд вряд ли будет церемониться с ними, если вдруг захочет узнать, что творится в их головах.
— Я не фальшивила, Малфой. Можешь бесконечно сомневаться в моих словах, но не говори потом на могиле своей матери, что я не предупреждала.
— Заткнись! — зашипел Малфой. — Ты не имеешь права даже упоминать её имя, поганая грязнокровка.
— Ой, — Гермиона в два шага подскочила к спине Драко, — а то что? Ещё раз назовёшь меня грязнокровкой? Или, может быть, решишь меня проклясть, пока я стою к тебе спиной? Что ты сделаешь, Драко?
— Я выпотрошу твои кишки, мерзкая тварь, — он отшвырнул от себя тарелку. — И я не дам тебе сдохнуть, пока ты не увидишь все свои органы. Ты захлебнёшься собственной кровью, Грейнджер.
— Как скупа твоя фантазия. Давай же, придумай что-то ещё. Может, ты расчленишь меня? Или скормишь мой труп голодным псам? Всё в твоих руках.
— Поверь, я придумаю, что с тобой сделать.
— Расскажи мне, Драко, — на ухо прошептала Гермиона, — Расскажи мне, что ты сделаешь со мной.
— Сука, — он подорвался с места и ухватил её за волосы. — Как же ты меня раздражаешь. Меня бесит одно твоё присутствие, один факт того, что я вынужден тебя слушать и находиться с тобой в одном доме.
— Мне больно, идиот!
— Неужели? Я думал, что ты у нас нихера не боишься, что тебе больно не бывает.
— Знаешь, ты прав, — очень тихо произнесла Гермиона. — Депульсо!
Блондин тут же отлетел с грохотом в сторону, снося на своём пути стулья. Гермиона поправила волосы и театрально отряхнула платье.
— Не позволяйте кому-то убедить вас в том, что ему больно. Если человек продолжает дышать, значит ему можно причинить боль сильнее.
Ещё один урок на практике. Гермиона прекрасно знает, что слова никогда не дойдут, пока они не прочувствуют это на собственной шкуре. Она помнила, как учили её, и это было значительно жёстче. Девушка подолгу залечивала внутренние кровотечения, а душевные кровотечения не залечились по сей день. Всплывающие воспоминания заставили её ускорить шаг — начать бежать, запутываясь в длинном платье и утопая в снегу под ногами. Полные лёгкие холодного воздуха, поместье осталось далеко позади, а впереди бесконечные владения Лестрейндж. Пять лет назад она бы расплакалась, находясь в таком состоянии, но не сейчас. Теперь Гермиона не позволяет себе плакать, она — не слабая.