VII.
А на следующий день в полудень возвращалась с дома Евдоха. Шла она не очень быстро — как-то ноги ступали совсем не туда, куда надо было, так что Евдоха должна была раз по разу останавливаться, держась за что-нибудь. Много с ними хлопот было бедной Евдохе, а какой-то глупый солдат, увидев, искривил нос и посмеялся — «вот так, — говорит, — кутью праздновала! Беда и всё!».
А еще и до того разикалась — ужас, как по ступенькам пошла — что ступит, — икнет и перекрестит лоб: «Господи помилуй! Вот пирог, или что. Господи спаси! Вот злая, это уже кутья наверное…»
Вошла она таки в покои.
— Что это, всё не убрано, как было, и дух от еды такой по покоям. Господи помилуй, где же госпожа?…
— Ай, что это?!
В покое стоял застеленый стол, и еда вся нетронутая; свечи выгорели, от монашки кучка золы белеет на копейке. Старая госпожа неподвижно сидела перед тарелкой, голова упала на руку, другая рука сжала пустую чарку. Бабушка уже захолола…
Теперь на кладбище в ряд четыре могилы — маленькие в средине, большие — с двух боков. Вся семья тут собралась вместе; все вместе полетят к ясному, блестящему солнцу…