- Это ты? А потише нельзя? - недовольно проворчала Кэсси.
- Это не я, - бесцветным голосом ответил Алик. - Это ты, в своем неспокойном сне придавила кошку, и она ушла спать в шкаф. А я не имею обыкновения будить своих соседей тогда, когда они должны спать.
Кэсси проигнорировала этот намек. "Общежитие" - подумала она. Не скучно.
- А на что тебе теткина скрипка? - сказала она более миролюбиво. - Ты же играть не умеешь...
Алик жестом остановил ее.
- Я научусь, - сказал он проникновенно.
Кэсси фыркнула.
- Попробуй.
Алик некоторое время что-то делал, дергал за струны, а затем, все-таки, с помощью смычка заставил теткино стенное украшение издать нежный и протяжный звук, потом звук пониже, потом повыше, а в следующий момент Кэсси поняла, что Аланкрес умеет играть на скрипке, а теперь, когда его движения легче и точнее человеческих, ей вообще выпало счастье присутствовать при уникальном явлении. Музыка была сначала симпатичной, понятной, затем приятной, потом стала чарующей, а когда Кэсси вставила в магнитофон первую попавшуюся кассету, она поняла, что это - самое восхитительное из всего, что она слышала в жизни. Мелодия становилась все сложнее, вбирая все больше тем, словно их исполнял не один инструмент, а несколько; увлекала, отвлекала, зачаровывала. Перед глазами проходила собственная жизнь, хотелось плакать и смеяться, хотелось умереть и воскреснуть, радоваться, грустить и забыть, начать все заново и все бросить, хотелось свободы и, наоборот, любви, а это все настолько больно несочеталось, что хотелось плакать, и было настолько реально, что хотелось смеяться...
Когда же он отнял смычок от струн, Кэсси некоторое время приходила в себя, сидя на постели и глядя перед собой в пространство восхищенными глазами. Вздрогнув от звука вылетевшей кнопки, ознаменовавшей конец пленки в кассете, девушка сфокусировала взгляд на Алике.
Он уже успел повесить скрипку на место и теперь сидел на стоящем посреди комнаты чемодане, уперев локти в колени и склонив голову.
- Аланкрес...
Аланкрес не пошевелился.
- Аланкрес, кто это... сочинил?
Вампир приподнял голову настолько, чтобы коротко взглянуть на нее сквозь свисающие на лицо выбившиеся из хвоста спутанные волосы.
- Ты.
Кэсси некоторое время молчала, затем вынула из магнитофона кассету, с намерением засунуть ее чуть ли не под подушку.
-Нет, - сказал Алик, появляясь рядом и протягивая руку, - ты оставишь ее мне.
- Но почему?
- Она мне нравится. Это могло быть только раз.
- Ее можно переписать...
- Жизнь нельзя переписать. Или я получаю от тебя единственный экземпляр, или...
- Или?
- Или я получаю и то, и другое, - после некоторой паузы, монотонно и глухо сказал вампир.
Когда костлявые пальцы сомкнулись на по другую сторону от кэссиных, девушка настойчиво притянула Алика за кассету.
- Всегда так, - сказала она. - Всегда мне остаются только воспоминания... "И то, и другое..." А мне, елки, ни того, ни другого.
- У тебя останется твоя жизнь, - вкрадчиво и немного насмешливо сказал Алик. - На память обо мне.
- На хрена мне такая жизнь!.. Давай.
- Что?
-Сыграй себя и отдай мне. А то я тебя растворю в царской водке, разолью по бутылкам и буду хранить в подвале.
- И не забудь набить чучело из теткиной кошки, заморозить симпатичные тебе продукты, засушить все цветы, до которых дотянешься... А я, кстати, не такое уж золото, чтобы растворяться в царской водке.
Кэсси отобрала у него кассету, вставила в магнитофон. Отмотала. Нажала кнопку воспроизведения и ничего не услышала.
- Как ты совершенно правильно заметила, - сказал вампир, садясь рядом и обнимая ее за плечи, - я не умею играть на скрипке. Просто мне сегодня хорошо, и я решил поделиться. А это все действительно о тебе.
- Спасибо, любезный Алик, - через некоторое время смогла произнести Кэсси.
Черные листья всплывали за окном из синеватого предрассветного тумана. Кэсси деликатно, двумя пальцами убрала со своего плеча руку Алика, потому что даже мысль о таком его прикосновении показалась ей странной, как только она ее осознала. А осознала не сразу, потому что рука была теплой. При мысли о том, каким образом сосед по комнате этого тепла набрался, ее передернуло. Аланкрес повиновался.
- Ты...
Кэсси рассматривала тонкие пальцы. На безымянном ноготь был разломан надвое, точно вдоль.
- Ты, когда... когда ты уходишь, - выдавила из себя Кэсси, и сделала паузу, обозначая ситуацию, - ты... оглядываешься?
- Нет.
Очерченные слишком прямыми линиями губы чуть разомкнулись на фоне светлеющего окна.
- Ты не... - внезапно возникшая мысль показалась ей абсурдной.
- Возможно. Иногда мне так кажется. Вот сейчас, например. Я не боюсь рассвета, а он будет уже через полчаса.
-Но в тебе зло.
- Не знаю. Мы не различаем добра и зла так, как их различаете вы.
- Кто "мы"?
- Те, кто ушли.
- Ты сейчас в своем прошлом?
- Я ... - поймав взгляд Кэсси он не стал продолжать, - ...очень любил встречать рассветы. Все кажется замершим и загадочным. Ветер стихает, холод. И на листья медленно оседает туман. А потом, когда капли росы поделят между собой нежные оттенки радуги, начинают петь птицы. Они еще сонные, им холодно, но они знают, что это ненадолго... Встреть за меня рассвет.
Кэсси вышла в холодную тишину осеннего сада, посмотрела на желтеющие и краснеющие листья, на намокшие и увядшие цветы, облетевшие несколько сиротливых роз на грядке, землю, покрытую инеем и, опустившись на ступени крыльца, смотрела, как смешиваются перед глазами дрожащие и посветлевшие краски чтобы, подобно росе, стечь по щекам.
В этот день она тоже не уехала.
Спать больше не хотелось, кошка бегала следом и громко орала, обрадовавшись, что, наконец , исчез Алик. От своего корма тварь отказалась, Кэсси сварила ей кашу, налила в миску и поставила у двери, а сама решила помыть оставленную с вечера тарелку. Во время этого процесса оторвалась труба из-под раковины, немного воды вылилось прямо в помойное ведро, Кэсси взяла его и понесла выносить. По дороге вспомнила, что забыла выключить воду. Быстро вытряхнув помои, наполовину себе на ноги, она бегом вернулась в дом, отловила в луже трубу и, выключив воду, попыталась приладить трубу на место, попутно задев оставленную на краю раковины тарелку и разбив ее. Кошка, вся на нервах с прошедшей ночи, от этого звука ломанулась вон, опрокинув по дороге недоеденную кашу, пробежала по ней, оставляя в сторону двери богатые манные следы и исчезла.
Кэсси собрала тарелку. Бросила в ведро, куда тут же грохнулась труба. Вынимая ее, скользкую и мокрую, Кэсси порезала палец о фарфоровый осколок с незабудками. А когда вытирала разлитую по полу кашу, налила на порез грязной воды, от чего в пальце появился неиссякаемый источник противной дергающей боли. Пол она, правда все же вытерла, миску помыла, а ведро чуть не вынесла вместе с трубой, но потом вернулась, осторожно выковорила ногой последнюю, попытавшись не просыпать осколки и пошла к помойной куче. По дороге, оклемавшаяся и вспомнившая, что она голодна, кошка догнала ее. Наступив на нее, Кэсси поняла, что в этот день лучше никуда не ехать. Она поставила ведро на грядку, села на него, еще немного посидела, покурила и решила сегодня, соблюдая всю возможную осторожность, пойти к Оське.
Когда она подошла к калитке, то увидела прислоненный к стене дома мотоцикл. Она вспомнила слова Аланкреса про то, что он собирается охотиться в городе и почувствовала себя так, словно ее посадили охранять большую бомбу, которую планировалось сбросить в мирном поселке. Когда Алик проснется, подумала она, надо сказать ему, чтобы он убирался вон.
Мысли о питании Алика почему-то вместо отвращения напомнили ей самой, что она еще не завтракала. Во время осторожного приготовления еды пошел дождик, и Кэсси решила остаться дома. Она немного позанималась всякими домашними делами, избегая колюще-режущих предметов, а после обеда засела в ванне с книжкой. Та была такой замечательной, что Кэсси очень скоро забыла о своем неудачном дне, о бандитах, об Алике, Генрихе и прочей дребедени. Она заснула, и ей снился какой-то очень замечательный сон, который забылся, как только она открыла глаза.