- Кэсси. Никогда. Да я бы и не позволила. Не такие у нас отношения.
Алик искоса взглянул на нее, приподняв длинную прямую бровь.
- А, казалось, при нынешней простоте нравов...
- Да, случай нетипичный, -с преувеличенным до идиотизма сожалением сказала Кэсси. - Зря ты меня ловил - надо было прикончить сразу... Я ведь слышала твой голос, когда вы с Филом разговаривали о сокровищах. И то, что ты - мертвая тварь, я слышала...
- И поверила?
- Разумеется, нет. Я, конечно, двинутая, но еще не настолько. Я не ожидала, что Фил поверит. Он, по-моему, такой практичный и без фантазии...
Кэсси снова посмотрела на Алика. Она, в отличие от него, была совсем неприметной. Даже не из-за отсутствия контрастов во внешности, а, как показалось Алику, по состоянию души. Хрупкая девушка с хвостиком и редкой челкой, прикрывавшей ее красивые глаза тонким вертикальными тенями. Кэсси закрыла их и вздохнула.
- Ну, если это правда, пожалуйста, подожди немного, - прошептала она, и Алик перестал чувствовать по меньшей мере половину ее присутствия. Она ушла если не в себя, то куда-то еще дальше. Алику это показалось забавным, хоть и было несколько невежливо. Через некоторое время он решил, что "немного" прошло и с нескрываемой симпатией спросил:
- А чего ждать-то?
Кэсси сначала открыла глаза, а уж потом постепенно вернулась.
- Я бы на твоем месте меня убила, - слегка удивленно объяснила она. Ведь ваше существование - тайна, а ты не можешь быть уверен...
-Так я обычно и делаю, - резко оборвал ее вампир, - но отнюдь не с теми, кто подсказывает мне как я должен поступать в той или иной ситуации. Поэтому тебе свобода от мирских забот не светит. И не надо меня бояться, я устал от этого.
- А разве они успевают... То есть, я слышала, по легендам, они ничего не чувствуют...
- Это называется комфортом и зависит от настроения. Нынче вот, я подавлен. Но тебе легче поверить, не правда ли? Тебе уже никто не поверит, кроме Фила.
Возникла такая улыбка, от которой Кэсси передернуло.
Еще раз окинув его озадаченным и внимательным взглядом, девушка встала, небрежно отряхнулась и сделала несколько шагов. Затем остановилась.
- Ты не к Филу шел? - спросила она осторожно. - Если да, то с тобой туда будет хотя бы не скучно идти.
- И не весело, - буркнул Алик, затем прислушался и безо всякого перехода сменил тему. - Вроде не война, - сказал он. - А стреляют.
Кэсси не ответила. Она с нежностью вспоминала рабочий день.
7. Поселок.
А это совсем уж никуда не годилось. Привычка Кэсси искать спасения от нехороших мыслей в разговоре на этот раз побеспокоила Аланкреса.
- Значит Фил говорил правду? - осторожно спросила она.
- Кому?
- Мне.
- Соизволил. Мне повезло меньше. Есть у него это горючее.
Кэсси представила Аланкреса, проверяющего наличие горючего. Потом отогнала мысль о том, что сам Аланкрес может говорить неправду. Не о горючем...
- А ты, - спросил он уже на окраине поселка, - будешь рассказывать всем о том, как гуляла с вампиром?
- Боишься буду?
- Не очень. Я узнаю об этом прежде, чем тебе кто-нибудь поверит.
Кэсси вспомнила Оську. А вот и нет, подумала она.
Шедший немного впереди Алик вдруг резко остановился и обернулся. Наверно такой его взгляд равнялся тревожному и подозрительному, подумала Кэсси. Чего это он?
- ?
- .........
Алик замер и прислушался.
- Жаль, не могу изобразить, - прошептал он задумчиво. - Одна, судя по звуку, та что вчера подъезжала к вашему вертепу, а вот вторая... она тише. Приближаются. Отойдем...
Когда тонкие полупрозрачные пальцы с заостренными голубоватыми ногтями сомкнулись на рукаве, оттягивая в тень от дороги, девушке словно бы от этого прикосновения передалась непонятная тревога. Кто там ее спрашивал? Шпион мог быть не просто красочной метафорой... Хотя какое им до нее дело, во всяком случае теперь?
Она почувствовала, что дрожит, а Аланкрес смотрел на дорогу и не спрашивал почему. Стало еще страшнее.
Мимо, на недопустимой для проселка скорости пролетели две машины, разбрызгивая осеннюю грязь. Аланкрес проводил их взглядом. Потом, не говоря ни слова, двинулся туда, откуда они приехали и исчез. Передвигался он то возникая, то исчезая, словно передаваемый зеркалами свет.
Кэсси когда-то звалась Кассинканой, о чем, в силу некоторых обстоятельств хотелось забыть. Тревога воскресила девочку-подростка с древним именем, которая несколько лет назад стояла и смотрела на сорванную с петель дверь одного дома. Удивило Кэсси то, что насмерть перепуганная девочка все же нашла в себе силы и побежала следом за Аликом, как она потом вспомнила, вовсе не затем, чтобы все узнать (почему-то казалось, что сейчас это несущественно), а затем, чтобы не успел исчезнуть хоть кто-то знакомый оттуда, когда она все узнает, потому что в тот, первый раз, никого рядом не было.
Остаток прошлой ночи, проведенный Аланкресом в городе, притупил его восприятие огромным количеством впечатлений. Большую часть приходилось тут же запоминать. Он был рассеян и расстроен, а немного согрела его лишь встреча с подругой детства Ирмой, которая радостно удивилась тому, что Алик Гирран все еще существует на свете, а не развеян по ветру, как она всегда считала. Сожалела, что их друг и учитель Элис давно покинул эти места, а его так не хватает.
Алик вспомнил свою первую встречу с Элисом - Аланкрес, еще тот, прежний Аланкрес, уже потерявший все, сидел на кладбище, на единственной целой лавочке и старался ни о чем не думать. Больше всего стараний потребовало искоренение в душе своей справедливой жажды мести - Алик не имел возможности и сил на поиски ее, как и многие анкаианцы, отчаявшиеся найти справедливость на обломках собственной жизни. Навязанная им религия поощряла подобные терзания, и, чтобы выжить, приходилось следовать ей хотя бы внешне.
Издавна анкаианцы, на своей богатой земле не приученные к жестокой борьбе, больше внимания уделяли всему, чему угодно, кроме воинственности, а Аланкрес был к тому же благородным анкаианцем. Так что не мстить захватчикам было для него так же легко, как умереть; труднее было забыть о пережитом. Боль всегда первой пробивалась сквозь охватившую его апатию, и приходилось слабеющей волей загонять в область забвения.
На что он существовал тогда, он не помнил; только крыши над головой точно не было, и он инстинктивно держался ближе к наименее посещаемым интервентами местам. Одним из них был, разумеется, погост, где он и проводил ночные часы, не испытывая страха ни перед теми, кто ходит по земле, ни перед теми, кто лежит в ней.
Ощущение чьего-то присутствия, ставшее ему столь привычным позже, вывело из задумчивости.
- Преклоняйся передо мной, смертный, - услышал он сказанное с высокомерно-усталой и не соответствующей фразе интонацией.
- Сейчас, - ответил Аланкрес еще более невыразительно и поднял голову. Перед ним стоял огромный тип в драном ватнике со скрещенными на груди руками. Почему-то, Алик четко видел его глаза, хотя они должны были бы быть скрыты тьмой, тем более, что единственный фонарь освещал аккурат его затылок, образовывая вокруг головы светящийся нимб.
- Меня зовут Элис, - представился тип, - я прибыл с материка, где много веков назад был легионером. Потом я стал вампиром.
- Бедняжка, - посочувствовал Алик. Он даже не успел еще для себя решить, кто это такой и что от него хочет, но представленный образ был настолько пошло рассчитан на испуг с его стороны, что закономерно вызвал сочувствие. А может быть, у Аланкреса просто кончились запасы страха... Так, или иначе, а Элису это не понравилось. Он эффектно оскалился.
- Ты сейчас навсегда перестанешь вдыхать смердящий воздух своей паршивой страны, - сказал он спокойным полушепотом, и Аланкрес действительно, хоть воздух ему смердящим и не казался никогда, ощутил удушье.
- Все равно не буду преклоняться, - выдавил он из себя, и его измученная воля вступила в неравное противоборство с волей вампира. То ли закалившись в лишениях, то ли поддержанная последним эмоциональным всплеском, воля эта оказалась вдруг не самым простым препятствием для Элиса. Что тогда чувствовал легионер, Аланкрес мог только предполагать. Элис наклонился над ним и оперся руками на спинку скамьи по обе стороны от Алика, у которого не было ни сил, ни желания встать. Алик смотрел ему в глаза и, если силу можно увидеть, то он видел как раз ее, и она не была силой от природы - доброй и щедрой, а была иной - страшной и требовательной; он сам назвал бы ее низкой и малопривлекательной.