Алик оперся головой и плечом о стену, потом поднялся, держась за нее. Отступив, он ухватился за дверную ручку чтобы не упасть. Романтик, повинуясь мгновенному порыву, схватил его за руку. Он поверил. Поверил, что внутри этой твари присутствует принц - единственный и последний из загадочного, призрачного, так и не понявшего насилие народа. Аланкрес отпустил ручку, и покорно склонил голову на плечо Несса. И только когда жесткие пальцы твари оказались на шее, стало ясно, что это израненное проволочное тельце вновь превращается в капкан. Попытка сбросить его только ухудшила ситуацию.
- Алик!
Алик отпустил его и упал на колени.
- Я не всерьез, - неожиданно хрипло засмеялся он. - Ты мне не нравишься. Ты выглядишь так, словно тебя в подняли пять утра... не позволяй больше никому.
Нестор хотел бы отвернуться, перестал чувствовать себя реальным и стоял, уже забыв как двигаться. Через какое-то время, успокоительно (как Нестору показалось, хоть и не успокоило ни капельки) махнув рукой, Алик сорвал занавеску с гардины. И, хотя большинство его движений все еще были неверными, скорость, с которой вампир приходил в себя была пугающей. Только его обескровленные губы шевелились все так же почти беззвучно, когда снова он обратился к Нессу.
- Ты хочешь убить меня, но не сможешь. Меня нельзя убить. Убиваю я легко, достаточно лишь поверить мне, как это сделал ты. Ты ошибся, Романтик. В мире все грубее и проще, чем ты думаешь.
- Тогда я в этом мире не нужен.
Алик то ли засмеялся, то ли закашлялся, наклонив голову и приложив руку к окровавленным лохмотьям на груди.
- Ну должны же быть в мире идиоты...
- Что бы ты не говорил, но ты не пользуешься их услугами, Аланкрес, спокойно возразил Несс. - Да и позвал ты меня не для того, чтобы я тебе нравился.
Алик спрятал лицо в занавеску. Его обескровленное, отравленное тело все еще терзали спазмы, хотя ему удалось почти без усилий подняться на ноги.
- Генрих... был прав, - безголосо продолжал он, бросив измятую штору в сторону, где Генрих лежал ,- такие, как он, существуют для человечества. Но человечество... оно существует для таких, как вы. Хоть и не знает об этом. Теперь я все ж таки пойду.
- Но ведь уже... совсем светло, - Несс обвел взглядом комнату, в которую свет почти не просачивался из-за закрытых ставень.
Аланкрес некоторое время молчал, пытаясь побороть сводившую мышцы судорогу.
- Мне уже в который раз поверили, - прошептал он. Запавшие, но по-прежнему гипнотические глаза были его полны знакомого света, только теперь уж вовсе призрачного - так ярко проглядывала сквозь него глубокая, шевелящаяся в своей лежащей за гранью человеческого понимания дали жадная, неистребимая тьма. Но Алик моргнул, и она уступила место усталому, бесцветному покою. - Знаешь... - продолжал он, - когда кто-нибудь уходит навсегда... нельзя спрашивать... каким будет его дальнейший путь, куда и когда он пойдет... светло или темно будет... никогда.
Нестор моргнул, прогнав мелькнувшее воспоминание секундной давности Алик наклонил голову, запустил руку в гущу спутанных волос. Следующее, резкое и только лишь угаданное движение было направлено сторону где сидел он сам, и где чуть дальше приходил в себя рыжий агент. И через мгновение Нестору в руку упала неровная тяжелая прядь цвета мокрого пепла.
Кэсси подняла голову, снова почувствовала как плеч коснулись когти и зажмурилась. И прошло довольно много времени прежде, чем поняла что в ушах ее давно затухает эхо щелкнувшего входного замка.
32. Психи.
В глаза плеснул яркий свет, сильный ветер и истошные крики вспугнутых чаек.
Они уже стихали. На руку упал высохший лист плюща и распался. Халат в двух местах неприятно прилипал к спине. Она потрогала пальцами горло, но не успела понять, что там есть, потому что прежде нащупала надетую на шею золотую цепочку. Вытащила и узнала кулон, после чего без сил и без мыслей опустилась на крыльцо.
Прислонившись головой к дверной притолоке и забылась, не закрывая глаз. Словно в каком-то вялом, потустороннем сне кружили перед ней в белом небе чайки и завывал в барханах ветер, изредка срывая с плюща хрупкий лист и унося прочь.
Кажется, она все же заснула и долго не могла заставить себя пробудиться, несмотря на холод. Потом все же очнулась, но шевельнуться не получалось, словно ее придавило к земле огромным грузом.
Рядом сидел Нестор и рассматривал раны и цепочку на ее обнаженных плечах. И не было в его глазах ни ужаса, ни сочувствия, только странная грусть и не менее странное спокойствие. Но ведь мы оба - смертники, подумала Кэсси. Или были ими.
Он подал ей одеяло, которое она, видимо, при выходе рефлекторно завернулась, и которое потом упало. Он помог ей добраться до оськиной постели и сделал им обоим чай.
- Спасибо, Несс, - прошептала Кэсси чуть слышно. - Сколько времени?
Нестор не ответил, а только взял со столика что-то и протянул в ее сторону. Кэсси разглядела пирожок. С капустой.
- Как сказал один мой знакомый, - задумчиво проронил Нестор, глядя, как она механически его ест, - "Пусть я и не единственный в мире, кто умеет печь пирожки, но я единственный, у кого это умение осталось, как воспоминание о несбывшейся мечте"... Дабы сохранить свое умение в веках, он научил меня. Только не спрашивай, кто это был, тебе нельзя сильно переживать... Некоторые думают, что время везде одинаково, но это те, кто всего не знает. На улице семь утра. Твой рыжий друг здесь, обклеенный пластырем. Я объяснил, что мы очень устали и хотим спать, но кажется, он не понял.
Генрих и правда пришел с кухни.
- Ты не мог бы выйти? - пробубнил он Нессу. - Я бы хотел поговорить наедине со своей подружкой.
Несс всмотрелся в лицо подружки и что-то для себя уяснил.
- Не мог бы, - ответил он. - Я как раз хотел предложить ей стать моей девушкой... Только сначала я догадался, в отличие от тебя, принести ей попить и поесть.
Кэсси оторвалась от пирожка.
- Но... Несс... ведь я люблю... кого-то другого, - напомнила она мягко. Показалось вдруг, что все это уже было с ней когда-то, и она знала, что произойдет дальше.
- Да, - энергично кивнул Несс и веско добавил, - Это-то мне в тебе и нравится.
Генрих, слишком внимательно наблюдавший эту сцену, очевидно, переживал ее в первый раз, отчего не выдержал и вылетел из оськиного дома, словно пущенный из пращи камень, бормоча что-то про психов.
Нестор проводил его нелюбопытным взглядом.
Кэсси между тем уснула, а проснувшись, нашла рядом принесенный Нестором из прихожей листик, наискось пересеченный неровными строчками из едва разбираемых слов. Буквы, составляющие их, были почти не связаны между собой и каждая заканчивалась кривым, словно обрывающимся в пропасть штрихом.
Все сказано.
Я был не уверен, что решусь на это, но теперь мне легче, потому что не осталось ничего непережитого из желаемого.
Это было раньше, но оно то, что ты хотела знать о моей душе.
Непонятный ответ
на незаданный кем-то вопрос,
Вектор сложных узоров
из светлой мозаики ночи,
Сладострастная дымка
из вечных мотивов и грез,
Ускоряющих времени ход,
Не обяжут мой путь стать короче.
Вечный сон,
что, увы, исцелен от забвенья,
Словно высохший лист,
бесприютный в бесснежную зиму...
...Словно капля росы,
потускневшей от черного дыма,
Неподвижно, мертво и бесцельно
мое отраженье.
Но для тех, кому в холоде может
почудиться пламя,
Что способно раскрасить рисунок,
не стоящий цвета.
Есть душа - как бесцветный обман,
как стена в обрамлении багета,
Как пустое и пыльное
зеркало в траурной раме.
Генрих не прав - не потерять ничего и потерять ничто - разные вещи.
А.Г.
33. Дыра.
Только ближе к вечеру неимоверным усилием воли она сумела побороть слабость, подняться и покормить животных, которые, кажется, весь день не подходили к ней. Наклоняясь, она прижимала руку к груди, стараясь не признаваться себе в том, что таким образом удерживает кулон, чтоб тот не оказался перед глазами. Она не желала пока заходить в дом, а вовсе наоборот, оказаться от него подальше. Что и сделала.