Два рыцаря миновали обветшалую гостиницу Старой Мари, и Гедрин увидел группу мужчин и женщин, толпящихся у двери, которые уставились на нее, словно полумертвые. Их плащи были сшиты из мешковины. Она могла быть когда-то мешком из-под картошки или зерна, а сейчас покрывала их хрупкие, как ломкие ветки, тела. Люди ждали, дергаясь и держа, но молчали.
— Что это, учитель? — спросил Дроуис, но Гедрин только покачал головой.
Дверь наконец открылась, выпустив женщину шестидесяти или семидесяти зим с резко-очерченным лицом — Мари, предположил Гедрин. Обезумевший голодный люд подался вперед, но женщина сдержала их толстой дубиной. Когда крыльцо было очищено, она зашла внутрь и выставила большой железный черный котел.
— Вам достаются остатки. Смотрите, чтобы котел был чист, — сказала она, потирая руками брови. — Начали требовать утреннее рагу еще с полуночи.
Голодающий народ упал у предложенного котла, как собаки у павшей лисы или как воронье у трупа. Гедрин подумал, что Мари получит свой котел назад, и до пятидесяти досчитать не успеешь.
— Боги видят, как я великодушна, — ворчала она. — Но немного доброты еще ни разу никого не убило.
Гедрин поймал ее взгляд, и она окинула его холодным и оценивающим взглядом, который отчасти понимающе смягчился. Он отвернулся, и они продолжили путь.
Здания и площади Лускана никогда не были величественными или богатыми, но сейчас они были большей частью наполовину разрушенными притонами или вонючими норами, где больные мужчины и женщины гонялись за деньгами, как свиньи за грязью. Хор скорби и стонов умирающих плыл из-под провисших крыш домов и распотрошенных усадеб, пульсируя через улицы и канавы, присоединяясь к глумящимся голосам и крикам, восходящим от удовлетворения плоти.
Большинство этих криков слышались из окон «Луча Шпор», дома наслаждений через улицу, в окнах которого кое-где мелькал старый шелк и ощущался мимолетный аромат фимиама. На вывеске осталось только восемь букв — скорее всего, когда-то это место называлось «Лучащаяся Шпора».
Гедрин Тенеубийца редко находил удовольствие в объятиях любовницы. Поэтому звуки работы проституток были напоминанием о жизни пустой плоти. Но он также слышал в этом доказательство власти смертных мужчин и женщин видеть впереди свет, вопреки тьме. Они торговали своими телами и уступали их за монеты, но еще они нашли наслаждение. Они находили и давали утешение друг в друге, даже окруженные загнивающим городом.
Как молодой фанатик, он осуждал их как безнадежно неисправимых. Сейчас же, в старческом маразме, он не мог этого сделать, и улыбался смущенно. Все эти годы потрачены на презрение неправедного — все эти годы потеряны.
Дроуис также слушал звуки от продажных парней и девок в доме наслаждений, но Гедрин знал, что не было любопытства в интересе его ученика. Это была просто похоть, и она вовсе не имела ничего общего со светом или тьмой.
— Оруженосец, — сказал Гедрин и Дроуис переключил внимание на него. — Мои глаза предали меня в свете Селунэ. Веди нас.
— Конечно, учитель, конечно, — Дроуис с грустью отвернулся от дома наслаждений. Он сплюнул на грязную улицу. — Шлюхи.
Гедрин критически оценил его взглядом, но промолчал.
Затем его глаза обратились на нищего, который сидел у угла Шпор.
Его глаза были слабы, на улице был беспорядок, и Селунэ снова скрылась за предрекающими дурное облаками. Из-за этого Гедрин не мог сказать, как он сумел увидеть нищего мальчика: ребенок восьми или около того зим, слабый, завернутый в несколько мешковин. Возможно, парень кашлял или двигался, возможно, шел наперерез Гедрину с обжигающей силой, которую он не видел много, много лет.
— Учитель? — спросил Дроуис Гедрина, остановившегося посреди дороги. — Учитель, что..?
Гедрин медленно приблизился к мальчику, но только чтобы рассмотреть его возраст, не осторожничая. Он снова ощущал знакомое чувство тьмы из этого мальчика, но также там был свет. Душа в нем не была потеряна, но и не была спасена. Глаза мальчика, такие бледно-серые, почти белые, задержались на лице Гедрина с такой уверенностью и доверием, что впечатлили его.
Они стояли, старик и мальчик, рассматривая друг друга. Гедрин видел шрамы около губ мальчика, как если бы он их часто кусал, и нос, разбитый и неудачно сросшийся. Его кожа казалась больше грязью, чем плотью, чистая только по линиям, где текли слезы. И он сжимал свою левую руку, которая была явно сломанной. Пальцы также были в обкусанных шрамах.
Мальчик протянул керамическую чашку со сколами.