– Нет, всё было отлично. Видимо, он решил повысить тебе разряд. Ты, главное, выпей сейчас как можно больше воды и над унитазом как можно глубже два пальца запихни в рот, а потом иди.
Тамара последовала совету. Это отчасти вернуло ей здравомыслие. Кабинет худрука располагался на втором этаже. Забыв постучать, Тамара вошла. Корней Митрофанович с беспредельной грустью курил, сидя за столом. Курила и некурящая Ангелина Дмитриевна, музрук. Именно она оттачивала с Тамарой звучание её песенки, которая была введена в спектакль не так давно. Ангелина Дмитриевна сидела под приоткрытой форточкой.
– Что случилось, мадам Харант? – спросил режиссёр, устало разглядывая Тамару, без приглашения опустившуюся на стул. Она объяснила ему, что купила квас, а он оказался перебродившим.
– А как назывался квас? – перебил Корней Митрофанович, – «Амаретто»? «Баккарди»? «Хэннесси»?
– Нет, «Столичная», – еле слышно вымолвила Тамара и улыбнулась, – больше такого не повторится. Прошу меня извинить.
Корней Митрофанович очень быстро переглянулся с бледной и неподвижной, как изваяние, Ангелиной Дмитриевной.
– Тамара! Я полагаю, ты знала, на что идёшь, когда подносила к губам стакан?
– Корней Митрофанович! Разумеется, знала. Когда я вам «Без вины виноватые» сорвала, вы мне очень строго сказали, что если я себе ещё раз такое позволю, буду уволена. Но ведь этот спектакль сейчас был сыгран!
– Не спорю. Вокал особенно удался, а за порнографию нас, возможно, не привлекут. Если повезёт. Но только это был твой спектакль, а не мой. Тебе так не кажется, моя радость?
Тамара молча вздохнула.
– Ты проявила неуважение к публике, – вдруг решил пошутить Корней Митрофанович, – это ясно?
– Ясно.
– Иди. Ещё раз нажрёшься – пойдёшь работать уборщицей, потому что ни в один театр тебя не возьмут. Я это тебе устрою. Ты меня знаешь.
Тамара медленно поднялась. Направилась к двери. Вдруг повернулась. Корней Митрофанович поглядел на неё досадливо.
– Что тебе?
– Корней Митрофанович, а вы что думаете про Свету?
– Про Свету? А, про уборщицу нашу двадцатилетнюю? Ничего плохого я про неё не думаю. Презабавненький ангелочек. Надеюсь, ты с ней не дружишь?
– Да я нормальная, – процедила Тамара с внезапным ледяным бешенством, – что вы все ко мне прицепились?
И она быстро вышла из кабинета.
Глава пятая
В понедельник, который был для работников театра выходным, Соня шла к Эльвире и Даше. Она решила нагрянуть к ним неожиданно, так как знала наверняка, что по телефону в гостеприимстве будет отказано. У неё с ними было отлаженное взаимодействие по нытью и всем остальным видам болтовни, но не безграничное, потому что она дружила с Волненко. Анька внушала этим двум девушкам опасение. И не только им. Она была слишком шумная, резкая, предприимчивая. Ни одна из этих характеристик к Соне не подходила, и посему она, дружа с Анькой, остро нуждалась в контакте с более рассудительными коллегами. В этот день – особенно остро.
Эля и Даша снимали трёхкомнатную квартиру в панельном доме с жёлтыми стенами. От театра до него было десять минут на трамвае, тридцать – пешком. Соня жила ближе, примерно на полпути. Она очень торопилась, часто подскальзываясь и взмахивая руками, чтоб не упасть. Мороз щипал её за уши, до которых шапка едва дотягивалась, а руки и вовсе одеревенели в тонких перчатках. Когда она стояла перед последней на её пути улицей, ожидая возможности перейти дорогу, к ней подошёл молодой человек с приятным лицом.
– Девушка, у вас зажигалки не будет?
Она дала ему прикурить. Глаза его стали наглыми, и он так недвусмысленно раздевал её ими, что было мерзко. Выдохнув дым, он проговорил:
– Да у тебя рот – весь синий! Ты, вообще, живая?
– Отвянь.
Тут вспыхнул зелёный свет. Соня поспешила этим воспользоваться. Ей было очень досадно. Ей опротивели эти взгляды, которые изменяли лица интеллигентных и симпатичных мужчин до неузнаваемости. Порою даже казалось – у них вот-вот вырастут клыки, как у вурдалаков. Соне было приятнее, хоть не сильно, видеть другие лица – с не отрастающими клыками, а постоянными.
Поднимаясь пешком на пятый этаж, она успокоилась и согрелась. Дверь ей открыла Эля. Если внезапное появление Сони её и обескуражило, то она сумела блистательно это скрыть. Её тёмные глаза радушно захлопали.
– Ух, ты! Сонька! Привет! Вот это сюрприз! А ну, проходи давай! Дашка, Дашка!
– Я мимо шла – дай, думаю, забегу, проведаю, – врала Соня, вешая на крючок пальто, – позвонить хотела, да руки заледенели.
Эля, заперев дверь, кинулась на кухню, где что-то жарилось и варилось. Даша с огненно-рыжими, ещё влажными волосами вышла из ванной. Она была обёрнута полотенцем.