Императрица так расчувствовалась, предаваясь воспоминаниям, что расплакалась. Ланскому было неимоверно приятно, что его посвящают в лучшие воспоминания, он опустился на колени перед сидящей в кресле своей повелительницей и принялся промокать ее слезы.
– А что плакать-то? Лев Александрович и ныне не хуже сделает…
– Ой, Саша, – махнула ручкой Екатерина, – он столько выдумать может… Тогда еще столько всего было, и не упомнишь… И фейерверк такой, что я уж и не дождалась окончания, а цесаревич остался досмотреть, не удержался. И из пушек пальба в нашу честь устроена… А Нарышкин счастлив был, что угодил безмерно.
Она промокнула слезы и улыбнулась:
– А плачу потому, что давно это было, столько лет уж прошло.
И снова Ланской понял ее страдания:
– Так ведь сколько еще впереди! Куда больше.
Она вскинула на любовника почти счастливые глаза:
– Ты так мыслишь?
– Конечно.
– Спасибо тебе, Саша.
– Мне-то за что? Я фейерверков не устраивал и пальбу из пушек тоже.
– За то, что душой меня понимаешь, спасибо. Я с тобой отогрелась.
И было странно слышать такие слова от сильной духом женщины, перед которой трепетала уже не одна огромная Россия, но половина мира. Только сильным духом и властным женщинам, в руках у которых немыслимая власть, тоже нужны понимание и поддержка, любовь и теплота. Не меньше, а может, и даже больше, чем остальным, потому что им за закрытыми дверями своих апартаментов, вдали от чужих глаз так иногда хочется быть слабыми и беззащитными…
Ланской дарил такую защиту, сам будучи куда слабее той, которую поддерживал, он отогревал ее щедрым даром душевного тепла.
Александр прекрасно знал, что о нем твердят: мол, приспособленец, ловкий, хитрый, на все идет, чтобы только государыне нравиться. Сначала переживал из-за этих разговоров, а потом махнул на все рукой. Для Ланского существовала прежде всего ОНА, его богиня, и он щедро платил за внимание тем, что имел, – любовью. Эта любовь была неразделима на части – к Екатерине-государыне и Екатерине-женщине, обе ипостаси дороги, и обе вызывали восхищение. И ничего, что она годилась в матери, Ланской знал другое – в Екатерине душа много моложе тела, и так будет очень долго.
Дача с занятным названием «Га! Га!» была и сама не менее занятна. Вообще-то, усадьба звалась «Левендаль», но второе название прижилось больше. Лев Александрович и Александр Александрович Нарышкины состязались друг с дружкой в роскоши и занятности загородных домов. У Александра на третьей версте от Петербурга по Петергофской дороге имелась «Красная мыза», которую кто-то из остряков прозвал «Ба! Ба!». Когда Лев купил себе бывшие владения графа Шувалова на седьмой версте, их наименовали «Га! Га!». Но суть не в названии. Имение простиралось до самого берега залива, представляя собой огромный пейзажный парк со множеством самых разных строений в виде китайских или голландских домиков, беседок, игровых площадок, изобиловало хитро устроенными водяными каскадами, прудами, ручейками… всегда содержалось в идеальном порядке и… было открыто для любой публики! Нарышкин не считал возможным скрывать такую красоту от простых петербуржцев. А чтобы в этом не сомневались, табличка у входа гласила: «Для рассыпания мыслей и укрепления здоровья». Известный остряк генерал Львов утверждал, что только пару раз вымести этот парк стоит не меньше целого состояния, но Нарышкин на свое детище денег не жалел. Денег он не жалел вообще. У Льва Александровича можно было не только потанцевать или отдохнуть всласть всем желающим, но и неплохо питаться неимущим. Ежедневно раздавалась милостыня, а особо бедным семьям даже пансион, в теплое время вволю кормили и поили всех пришедших в парк, в холодное просто раздавали провизию и деньги. Недаром Екатерина иногда говорила, что у нее есть два человека – графы Лев Александрович Нарышкин и Александр Сергеевич Строганов, – которые все стараются разориться, но никак не могут этого сделать (это удалось Строганова потомкам, они продали знаменитую дачу, чтобы оплатить долги).
К обоим у государыни отношение особое. Со Строгановым ее роднила обида на Корсакова, ведь отставленный за измену фаворит тут же умудрился отвернуться от графини Брюс и закрутить роман с супругой только что вернувшегося из Парижа графа Александра Строганова, причем такой роман, что влюбленная женщина бросила мужа и маленького сына и отправилась за любовником в Москву очертя голову. Строганов, как и Екатерина, оказался на высоте, он не стал преследовать неверную супругу, отпустив с миром, мало того, подарил ей огромный дом в Москве, а сам в Петербурге воспитывал сына и занимался благотворительностью. Каждый раз, видя Строганова или слыша о нем, государыня, конечно, вспоминала неверного Корсакова и радовалась, что не стала наказывать бывшего фаворита.