Обычно императрица приезжала в Петергоф к Петрову дню, чтобы отметить тезоименитство цесаревича, жила там две недели, а потом возвращалась в любимое Царское Село. Но в Царском ремонтировали комнаты, и лето пришлось провести в Петергофе почти полностью. Красиво, изумительно, фонтаны чудо как хороши, парк прекрасный, но Екатерина душой рвалась, как она называла, «домой». Это Петр I жить не мог без морского воздуха, без водяных брызг, без вида плещущейся воды, Екатерина могла. Напротив, постоянная влажность из-за изобилия фонтанов и ветра с залива иногда раздражала, а потому красота Петергофа трогала куда меньше, чем могла бы.
Приезд государыни оживлял Петергоф, туда собирался почти весь двор, караул тоже снаряжался особый – по полной роте от каждого гвардейского полка, потому что Павел любил людей в мундирах, правда, он воротил нос от императрицыных красавцев, полагая, что они ни на что, кроме парадной выездки, не годны. Цесаревич был прав, но самой Екатерине очень нравился вид бравых рослых молодцов, затянутых в парадные мундиры.
Не слишком жаловавший шумные собрания, Павел с супругой после праздника укатил в Ораниенбаум. Вот уж поистине нелюбимое государыней место! Она и в Гатчине бывала редко, а там тем более. Что ж, каждому свое.
Поручик кавалергардского полка Александр Ланской привычно стоял на карауле, когда за дверью послышались веселые голоса, смех и шаги. Из покоев государыни уходили внуки – Александр и маленький Константин. Вернее, старший, Александр, двух лет от роду, шел сам, а маленького Константина, отнятого у матери, как и брата, сразу по рождении, несла его кормилица. Государыня решила проводить их на прогулку, после которой мальчики отправлялись на несколько дней в Ораниенбаум к родителям, но для бабушки и такое расставание невыносимо. Екатерина считала внуков своими и ничьими больше, страшно ревновала к сыну и невестке и использовала любую возможность, чтобы не отпускать от себя. Если честно, то бабушкой она была прекрасной.
Дверь распахнулась, на пороге сначала появилась воспитательница царевичей генеральша Софья Ивановна Бенкендорф, выговаривающая что-то кормилице, и только потом послышались легкие шаги остальных женщин и старшего царевича. Последним показался генерал-аншеф Николай Иванович Салтыков. Вся компания вышла в коридор и остановилась, прощаясь. Голубоглазый (в бабушку) Александр бойко договаривал фразу по-французски. Другой Александр, стоявший подле двери на карауле, и рад бы понять, что именно, да не мог, слабоват во французском.
Императрица внимательно слушала, тоже что-то произнесла, мальчик засмеялся, видно, довольный ответом, кивнул, соглашаясь и с обожанием глядя на бабушку. Ее рука потянулась к лицу царевича, ласково провела по щеке и подбородку, голубые глаза были полны такой любви, что у стоявшего на карауле Ланского зашлось сердце. «Вот бы мне так!»
В тот момент Екатерина и маленький Александр обернулись и встретились с взглядом поручика, таким же голубоглазым и полным немого обожания. Императрица почти смутилась, а царевич ревниво поджал губы, казалось, этот рослый красавец отобрал у него чуть бабушкиной любви!
Перегляд заметил и Салтыков, поспешил отвлечь внимание от стоявшего на посту, все двинулись дальше. Но императрица еще раз оглянулась, Ланской уловил это краем глаза, потому что стоял, вытянувшись во фрунт и мысленно ругая себя на чем свет стоит. Как он посмел так откровенно глазеть на государыню?! Он, простой смоленский дворянин, милостью судьбы заброшенный во дворец! Александр не считал достоинством ни свой рост, ни красоту, о которой твердили вокруг. Что его красота по сравнению с красотой вон маленького царевича? У внука императрицы Александра ясные голубые глаза, прекрасный рост и такая царственная осанка…
При этом бедолага забывал, что и у него более чем прекрасный рост, голубые выразительные глаза и такая стать, какой могли похвастать немногие. Но Саша Ланской не привык хвастать, он был скромен, настолько скромен, что шарахался от каждого женского взгляда, брошенного на его румяные щеки, стройные ноги или широкие плечи.
Голоса уже стихли, а перед его мысленным взором все стояла эта белая, изумительно красивая ручка, так ласково проведшая по щеке царевича. Мать не слишком баловала их лаской в детстве, потому вот этот жест для Ланского был равносилен жесту богини. Так и есть, та, на которую он только что смотрел, действительно богиня – императрица Екатерина Алексеевна, при одной мысли о которой его бросало в дрожь. Вынужденный ежедневно слышать этот ласковый и требовательный голос, видеть ее прямой стан, вдыхать запах духов, когда такая вот веселая компания проходила мимо, Александр вообще-то не страдал, понимая расстояние между собой и этой богиней. Нет, он был влюблен молча, а оттого еще сильнее. Влюблен в сам образ императрицы, в ее веселость, ее обходительность, ее женственность.