Мария-Каролина говорила о темной силе, которая жила в золотой диадеме королев. Теперь Эмма поверила в это. Теперь, когда она сама была королевой.
Не той королевой, радостной и блестящей, которая ехала навстречу победителю Абу-Кира. А королевой, в руки которой Мария-Каролина отдала свою власть. Власть над жизнью и смертью…
Имел ли в виду Чирилло манию величия, когда он назвал болезнь королев истерией? Болезнь, которая передается по наследству? Которая овладевает всеми, приблизившимися к ним?
Чирилло…
Он лежал у ее ног в мрачном кубрике, слышал крики толпы, требовавшей смерти его и его спутников, — той самой толпы, которая всего лишь несколько дней назад благословляла его искусство целителя, всегда готового прийти на помощь…
Ее охватил страх за будущее. А если с ней будет так же, как с Чирилло, Руффо, Марией-Каролиной?
И отвращение к красивым словам власть имущих. Вопли этой толпы, радеющей лишь о своей выгоде, Фердинанд назвал гласом Бога — этот кровожадный рев воров, разбойников, убийц.
Но затем она встретила взгляд Нельсона. И все страхи покинули ее.
Он — не Фердинанд. И народ Англии не таков, как народ Неаполя.
Глава тридцать третья
День за днем принимал Фердинанд на борту «Фоудройанта» депутации из всех частей королевства, день за днем заверял он их в своей милости и благосклонности. Но одновременно он подписывал декреты, которыми объявлялось о создании нового государственного суда для наказания «патриотов». Председательствовал Феличе Дамьяни, однако душой дела был Винченцо Спечале. Судья строгий, беспристрастный, для которого престиж человека не имел никакого значения, но одержимый страстью изобличить каждого подозреваемого, осудить каждого обвиняемого.
Повторялись времена Ванни. Через несколько недель в тюрьмах Неаполя томилось уже восемь тысяч человек. И это число все росло и росло.
Нельсон испугался. Он иначе представлял себе правосудие, к которому советовал Фердинанду прибегнуть. Недолгий строгий суд над зачинщиками, и затем спокойствие, восстановление государства.
Он часто просил короля изменить процесс Фердинанд милостиво его выслушивал, одобрял его и — ничего не менял В нем обнаружилась теперь вся жестокость труса. Прежде, пока не затрагивались его собственные интересы, он нередко проявлял добродушие. Но теперь, так как ему надо было укрепить свою безопасность и власть, оказалось, что это добродушие было скорее слабостью, чем положительной чертой характера. Никакое наказание не представлялось ему слишком суровым, никакое устрашение — достаточно действенным.
И соединяя хитрость крестьянина с жестокостью деспота, он перенес приведение смертных приговоров в исполнение на время своего возвращения в Палермо. Тогда вся ответственность возлагалась бы на судей Giunta di Stato[66], а имя короля, чистое и незапятнанное, сияло бы сквозь мрачную мглу гонений.
Эмма часто вспоминала Чирилло. Придумывала планы его спасения. Говорила о нем с Нельсоном, просила его замолвить слово перед королем.
Нельсон и сам сожалел о страшной участи Чирилло. Охотно помог бы ему. Но как смел он заступаться только за него? Потому лишь, что Чирилло был его врачом? В то время как сотни людей, чья вина была меньше, молили о милосердии?
Это было невозможно. Честь и справедливость не допускали этого.
Гнетущий июльский зной висел в эти дни над водами залива, высушивал дерево кораблей, давил на людские нервы и умы.
В утренние и вечерние часы, когда веял свежий ветер с моря, Нельсон приказывал спустить на воду катер «Фоудройанта» с командой, и вместе с королем, Эммой, сэром Уильямом и частью придворных отправлялся под парусом к островам или вдоль городского побережья осматривать многочисленные приметы сражений.
Фердинанд ни разу не разрешил пристать к берегу. Повсюду чудились ему засады, притаившиеся убийцы. Встречные лодки должны были уступать катеру дорогу, не приближаясь к нему; рыбаки — немедленно вынимать сети и изо всех сил грести прочь. С тех пор как одной из рыбачьих лодок, недостаточно быстро отошедшей, продырявил дно снаряд, выпущенный из орудия с катера, они стремительно уплывали, как только показывался флаг с королевским гербом.
Однажды утром какая-то флотилия рыбачьих лодок не только не уступила катеру дорогу, но стремительно помчалась навстречу ему. Удивленный капитан Харди замедлил ход и приказал сделать предупредительный выстрел. Тогда лодки бросились в разные стороны, в то время как сидевшие в них люди издавали громкие крики, с ужасом указывая на какой-то темный предмет, выступавший вдалеке из воды.