Я не в состоянии писать. Молодой человек рядом со мной мешает мне. Я думаю, он помешался. Он непрестанно болтает глупости о Вас и о ней. А я — я действительно так радуюсь с ним вместе, что больше не могу писать.
С сердечным приветом от него и от меня
Вам, уважаемая миледи, и миссис Томсон
всегда преданный Вам Нельсон и Бронте.
Плимут, 2 февраля 1801.
Моя дорогая миледи!
Только что здесь получен от лордов Адмиралтейства приказ, чтобы я пересел на трехпалубный корабль «Сент Джордж» и шел в Ярмут, после того как приму в Портсмуте десантный полк. Из Ярмута мы должны взять курс на Копенгаген; вынудить Данию отказаться от участия в вооруженном нейтралитете северных держав. Главнокомандующим назначен сэр Хайд Паркер. Не знаю уж, почему. Может быть, лорды припомнили мне наши былые распри? Но, возможно, они приняли решение в пользу Паркера потому, что он до сих пор был командующим на восточном побережье…
Ваш друг — добрая, нежная душа. Он страстно хочет увидать миссис Томсон и свое дитя. Но время для этого плохое.
Если удастся, я предоставлю ему на два-три дня отпуск, прежде чем мы отплывем в Портсмут.
Тогда, моя дорогая леди, Вы увидите, как бедняга Вам благодарен.
С искренним почтением
Ваш Нельсон и Бронте.
Плимут, 5 февраля 1801.
Дорогая миссис Томсон!
Ваш друг с радостью узнал из Вашего письма, что Вы снова на ногах и передали ребенка воспитательнице. Он просит меня, однако, сообщить Вам, что не положено крестить месячного или шестинедельного ребенка. Мы также надеемся, он и я, получить возможность еще раз побывать в городе до нашего отплытия в Балтийское море. Поэтому, если Вы согласны, он предлагает выбрать это время для крестин. Я с удовольствием согласился бы стать крестным отцом; так же как, наверно, леди Гамильтон — крестной матерью.
Далее, Ваш друг хотел бы, чтобы ребенка назвали Горацией и записали как дочь Иогема и Мораты Этнорб[73]. Если Вы прочтете фамилию в обратном порядке, а в именах переставите буквы, Вы обнаружите имена Ваших лучших и самых искренних друзей.
Передавая Вам самые сердечные приветы от Вашего друга, настоятельно прошу Вас засвидетельствовать мое почтение леди Гамильтон. Преданный Вам
Нельсон и Бронте.»
Вечером двадцать второго февраля он внезапно вошел в ее комнату, упал перед ней на колени, целовал ее ноги, край ее платья, руки, которые она в испуге подняла.
— Мать моего ребенка! — повторял он снова и снова. — Мать моего ребенка…
Затем он вскочил. Торопливо рассказал ей, что он прибыл тайком, без разрешения. В дороге не отдыхал, не ел, не спал.
В его распоряжении был всего один час. Затем он должен был ехать назад, чтобы идти на «Сент Джордже» в Портсмут, а оттуда двадцать восьмого в Ярмут.
Он как будто потерял голову от восхищения матерью, от тоски по ребенку. Настаивал на поездке к нему до тех пор, пока Эмма не оделась, села с ним в экипаж, который ждал на ближайшем углу, и поехала к миссис Гибсон.
А потом он стоял на коленях перед маленькой кроваткой, пожирая глазами нежное личико. Ждал, пока спавший ребенок открыл большие синие глаза.
Чудо! Чудо, сотворенное Богом!
Он не хотел уезжать. Решил отказаться от всего — от отечества, славы, побед и остаться со своим ребенком.
И только когда Эмма воззвала к его чести, заклиная его любовью к ней, он очнулся от опьянения своим отцовством. Вернулся с Эммой к ожидавшему их экипажу и спокойно с ней простился.
Не возникла ли перед ним новая, высокая, святая цель? Надо было заботиться о ребенке.
«Ярмут, 1 марта 1801
Жена моя!
Позволь мне так тебя называть. Перед небом, перед лицом Бога ты жена мне. Моя всем моим сердцем любимая, моя прекрасная жена!
Оливер передаст тебе это письмо; это надежно, и потому я могу говорить с тобой открыто и свободно.
Знай, моя Эмма: нет того на свете, чего бы я не сделал ради возможности жить вместе с тобой и нашим ребенком.
Я люблю тебя, люблю! Никого, никого до тебя не любил я. Никогда не доставался мне такой драгоценный залог любви, пока ты не отдала мне свою душу. И ты тоже никому до меня не дарила то, что мы называем истинной, верной любовью.