Моя обожаемая Эмма и моя страна — только они обе живут в моем сердце. Ах, а сердце у меня нежное, открытое. Доверься мне, доверься. Я никогда тебя не обману…
Твои милые письма я сжигаю. Я это делаю для твоего блага. И прошу тебя, сжигай и ты мои. Если хоть одно из них попадет в чужие руки или у тебя отберут их — весь мир вынесет нам приговор еще до того, как мы сможем объявить о наших отношениях[74].
Поцелуй и благослови нашу дорогую Горацию, как мысленно целует и благословляет тебя твой одну лишь тебя любящий
Нельсон и Бронте.»
Устав от вечных войн, от непрестанно увеличивающегося бремени, от тяжких непосильных налогов, английский народ требовал мира. В салонах, в газетах уже упоминали о секретных переговорах держав.
В своих письмах Нельсон тоже говорил о тоске по отдыху, покою. Но наслаждаться ими он хотел только вместе с Эммой. Ему казалась невыносимой жизнь с нею врозь, когда он лишь изредка с трудом добивался часа, чтобы побыть с ней наедине. К тому же его угнетало, что ему снова приходится пользоваться гостеприимством сэра Уильяма.
Уже со времен Неаполя его терзало отвратительное чувство, что он чем-то обязан этому человеку, у которого отнял жену.
Но состояние его здоровья было хуже, чем когда-либо. Ему был необходим свежий воздух и какое-то мирное занятие, которое отвлекало бы его. Дом, в котором он сам был бы хозяином, но который находился бы недалеко от Лондона. Он должен был оставаться вблизи от центра событий. И не хотел лишать Эмму круга ее друзей.
Эмма решила, что она нашла то, что нужно, в Мертон-плейс, поместье в графстве Серрей, на расстоянии восьми миль от города. Небольшой дом с удобно расположенными комнатами; красивый парк со старыми деревьями; 115 моргенов садов, лугов, лесистой местности. Тут протекал богатый рыбой ручей, который давал сэру Уильяму возможность предаваться страстно им любимой рыбной ловле.
Она отправила Нельсону письмо, в котором все это описала, и приложила наспех сделанный рисунок.
Он ответил незамедлительно.
«Тысяча благодарностей, любимая! Я нахожу, что идея Мертон-плейс восхитительна. Но так как Адмиралтейство не дает мне отпуска, я вынужден просить тебя потрудиться вместо меня. Господа Буль и Хейслвуд позаботятся о деловой стороне.
Я доверяю твоему вкусу. Ведь я часто говорил, что готов дать тебе пятьсот фунтов, если ты построишь мне дом. Ты обещала мне это, и вот теперь я ловлю тебя на слове.
Тем самым ты уполномочена мной устроить все так, как считаешь правильным. Ты сама. Я хочу лишь одного: чтобы все принадлежало мне. Свою жизнь там мы сумеем устроить; главное, что мы вместе.
Не привезешь ли ты в Мертон свой портрет? Тем самым ты проявишь свою любовь ко мне. А от меня, может быть, картину, изображающую сражение на Ниле?
Мне не хотелось бы, чтобы там жили книги сэра Уильяма; и вообще — ничего, что ему принадлежит…
Сможешь ли ты принять Мертон до 10 октября? Я надеюсь, что Адмиралтейство освободит меня еще до этого срока. Я ни в коем случае не останусь дольше.
Будь здорова, любимая! Ах, если бы я был уже у тебя, обходил бы рядом с тобой все красоты нашего рая!
Горацио.»
Первого октября был подписан прелиминарный Амьенский мир, двадцать второго Нельсон прибыл в Мертон-плейс.
Эмма, миссис Кадоган и сэр Уильям встречали его на границе имения; у дверей дома его приветствовали друзья и соседи; в столовой ждала праздничная трапеза — одновременно приветствие возвращающемуся домой герою и пир по случаю прибытия молодого хозяина поместья. Но главный сюрприз ждал его в соседнем кабинете.
Чувствуя, как страдает Нельсон от разлуки со своей семьей, Эмма обратилась к его отцу. Написала ему, как знаменит его сын; какую суровую жизнь вел он до сих пор; как велики беспокойство и озабоченность, одолевавшие его из-за болезни даже в редкие счастливые часы. Можно ли прилагать к поступкам героя мерки буржуазной морали? Препятствовать тому свободному, бурному расцвету его души, для которого он создан, при котором только и могут созреть прекрасные, вызывающие восхищение всего мира плоды? Может ли его отец оправдаться перед собой и перед отечеством, питал к сыну неприязнь из-за женщины, которая относится к величию своего собственного мужа холодно, почти враждебно, не понимая его?
74
В своем завещании Нельсон признал Горацию своей дочерью, не назвав леди Гамильтон матерью ребенка. Но леди Гамильтон и сама всю жизнь отрицала свое материнство, чтобы не быть отвергнутой высшим светом Англии. Как хорошо хранила она тайну, видно из того, что розыски своей матери, которые впоследствии, уже став супругой преподобного Уорда, предприняла Горация, не увенчались успехом. Истина вышла на свет позднее, когда Петигрю обнаружил переписку с Томсон, откуда и взяты приведенные письма. (