— Подожди... Скажем, ты полюбила одного из них.
— Молокососа? Спасибо тебе!.. Скорее уж его отца.
— Ладно, пускай отца... Так вот отец тебя и спрашивает, Миртилла, что есть душа-форма?
— А я почем знаю?..
— Подумай хорошенько. Херсий ведь тебе растолковывал. Выпей еще кипрского и подумай.
— Выпила еще и подумала...
— Ну?
— У меня есть форма для медовых пряников, сама их пеку. Приходи, Феокрит, и ты, Херсий, приходи. Угощу...
Юноша, не ожидая, что скажет почетный гость, поторопился согласиться. Поэт усмехнулся, но обижаться он не любил — особенно на молодых. Потрепав Херсия по плечу, сказал гетере ласково:
— Придем, придем... Завтра же придем, Миртилла.
— Вот завтра-то я не могу...
— Купцы?
— Нет, не купцы.
— А кто же?
— Какой ты любопытный, Херсий! Если так уж хочешь знать — македонский воин с той стороны — из Каллиполя[21].
— Да поглотит его преисподняя!
— В свое время... А сейчас он обещал мне браслет — две золотые цапли с вытянутыми шеями. И перышки маленькие-маленькие, прямо малюсенькие. Как их только сделали!
— Миртилла, перышки к делу не относятся! Решено — придем послезавтра, а ты напечешь пряников и объяснишь, в чем же сходство между душой-формой и твоей пряничной формой.
— Я и сейчас могу, Феокрит.
— Слушаем.
— По-моему, очень просто...
— Даже?
— Ну да, просто... Мысли ведь тоже пекутся.
— Как, как ты сказала?
— Мысли пекутся в душе, как пряники в форме.
— Миртилла, а ты, оказывается, умница!
— Куда там... У меня, Феокрит, мысли недопеченные. Корочка, может, когда и удастся, а внутри тесто сырое-пресырое...
— По этому случаю выпьем!
— Выпьем!
Кудрявая голова опять легла на колени Миртиллы,
В конце концов, ничего — пусть себе лежит... Они не безобразничают — ни старый, ни молодой. Юноша думает о том, что Миртилла похожа не на нарцисс, а на душистые голубые ирисы, которые весной цветут по краям болот. Поэту думать не хочется. Он любуется. Изредка проводит рукой по загорелому плечу гетеры и повторяет все тот же стих:
«Ах, моя прелесть, Бомбика! Тебя сириянкой прозвали...»
Близилось утро и конец затянувшегося пира. В эту ночь Феокрит выпил очень много. Ноги стали тяжелыми, вставать не хотелось, но голова оставалась ясной. Поэт чувствовал, что слишком долго болтает с Миртиллой и Херсием. Знал Неофрона давно. Знал и любил. Умный человек, но самолюбив, обидчив... Теперь вот недовольно теребит бороду и почесывает большим пальцем правую щеку, точно его комары искусали. Всегда так, когда начинает сердиться.
Феокрит сделал над собой усилие, спустил ноги на пол. Голова сильно закружилась, но Феокрит чувствовал, что не упадет. Шепнул Миртилле и Херсию:
— Ну, дети, веселитесь, а мне надо к хозяину.— Встал, неверной походкой вышел из зала. Когда вернулся, присел на ложе Неофрона, сразу оставившего в покое свою бороду.
Юноша-философ, оставшись вдвоем с гетерой, предложил ей сыграть в коттаб[22]. Миртилла рассмеялась.
— Сейчас? Да ты же сразу проиграешь. Прольешь.
— Вот увидишь, что нет...
— Вот увидишь, что да…
— Спорим!
— Спорим! Ты что от меня хочешь, Херсий?
— Три поцелуя.
— Слишком много.
— Ну, два...
Пробравшись между ложами в пустой полутемный портик — лампы уже не горели,— Херсий и Миртилла взялись за руки. Хотели было пробежаться, но почувствовали, что вино сильнее их. Рука юноши обвила упругий стан женщины. Сквозь тончайшую ткань хитона он чувствовал горячее, привычно послушное тело. Торопливо прошептал:
— Миртилла, давай считать, что мы оба проиграли, Херсий отыскал в темноте ее губы. Поцелуев было больше, чем два. Потом, поддерживая друг друга, они побрели в дальний угол двора. Оттуда уже давно слышались крики и смех. В этот поздний час хозяин больше ни во что не вмешивался. Он беседовал с Феокритом. Гости помоложе, гетеры, отдохнувшие танцовщицы, полупьяные рабы — все вместе играли в коттаб. Девочка-акробатка ничего не слышала, Завернувшись в лохматую хлену[23], она крепко спала между колоннами портика. Мать — гетера — обещала за ней зайти, но почему-то не пришла, а возвращаться домой в одиночку девочка побоялась.
III
Феокрит готовился к своим поездкам так же усердно, как ученые путешественники. Старался собрать как можно больше сведений о странах, которые собирался посетить. Так было и на этот раз. Немало работы он задал александрийским библиотекарям. Почти каждый день требовал все новые и новые свитки. Любил делать выписки рано утром, когда большинство ученых Музея еще дома, в книгохранилищах прохладная тишина, и рабы-садовники только что расставили по столам свеженарезанные цветы.
22
Игра состояла в том, чтобы, налив вина в чашу, выплеснуть его затем на расстоянии в другой сосуд, не пролив на пол.