Ее голос — бездонная сокровищница чувств; видно, она много страдала!
Когда я слушал, как она поет, мне захотелось подойти к ней и сказать: «Пойдем со мной, ты будешь счастлива!»
Но разум кричал мне: «Молчи!» И даже моим глазам приказал молчать.
Почему я покорился велению разума? Да потому, что не знаю, свободна ли она, а нарушать ее покой было бы преступно. А если даже она свободна? Друг мой, у меня перед глазами цифра лет моих. Имею ли я право с этим грузом, пригибающим мою голову, рассчитывать на взаимность молодой женщины?
После долгих раздумий я пришел к выводу, что да, имею. Какое значение имеют годы, если они не сломили меня ни физически, ни духовно? Я чувствую себя молодым и сильным, чувствую, что могу сделать ее счастливой.
Но кто она?»
В то время, когда Стефан кончал письмо другу, Регина сидела на балконе, опершись на железные перила и закрыв ладонями лицо.
Она глубоко задумалась. Легкий ветерок шевелил ее локоны, она изредка что-то шептала, но так тихо, что этого не расслышали бы даже листья плюща, который, серебрясь в лучах луны, спускался по балкону ей прямо на голову и руки.
Пусть опытный психолог исследует и распутает тончайшую сеть из злотых нитей, опутывающих мысли влюбленной женщины; погруженная в раздумье, она ждет чего-то, сомневается, трепещет, в душе ее рождается надежда, она строит в воображении воздушные замки.
Итак, предоставим психологу разгадать мысли Регины.
V
На другой день после вечера у графини в тенистой беседке парка сидел Тарновский с книгой. Был погожий, тихий, не очень жаркий денек. По аллеям прогуливались редкие отдыхающие, и молодой человек, оторвавшись от книги, мог видеть их сквозь густую зелень деревьев, которая заслоняла его от прохожих. Близился полдень, аллеи парка пустели, зато с веранды графини раздавались все более оживленные голоса и смех.
Генрик отложил книгу и, откинувшись на спинку скамьи, задумался. Над головой тихо-тихо шелестели листья; убаюканный этим шорохом, он дал волю воображению, и оно унесло его в широкие украинские степи, а оттуда, быть может, в туманное Полесье, где в заросшем саду стоял белый домик очаровательной девушки — бледной светловолосой Ванды.
Вдруг рядом с беседкой послышались шаги, и до слуха Тарновского донеслось негромко произнесенное имя его сестры. Этого было достаточно, чтобы вернуть его к действительности.
— Послушай, Фрычо, — говорил приглушенный мужской голос, — а что, если подослать твоего Михалко к их казачку? Может, он что-нибудь выведает? А?
— Ба! — возразил Фрычо. — Неужели ты думаешь, я этого не пробовал? Михалко на такие дела мастак, но с людьми Тарновского каши не сваришь. Ничего не хотят говорить!
— Что же они ответили Михалко?
— Да в сущности ничего. Нам, мол, до этого дела нет. Знать ничего не знаем. А как же, замужем, коли пани.
— Нужно было спросить, где ее муж.
— Он спрашивал, да они ответили, чтоб у барыни спросил, она, мол, лучше знает, а им до этого дела нет.
— Удивительно! Ну, а горничная? Может, эта резвая, черноглазая украинка что-нибудь скажет.
— Эх, граф! Думаешь, я такой простак, что не додумался сам до этого. Михалко и к ней подступался, да где там! Девчонка дерзкая, просто ужас, разговаривать не желает. Сидит, уткнувшись в вышивание или в книжку. Она изволила лишь сказать, что барыня научила ее читать и что она служит у нее уже много лет.
Фрычо и граф два раза прошли мимо беседки торопливым шагом, как люди, которые совещаются по важным делам. Они немного помолчали, потом Фрычо заговорил:
— Все это ни к чему, граф, я и так знаю, кто она. Если бы она была вдовой, то не скрывала бы этого, а была бы замужем — носила бы обручальное кольцо. Я уверен: она разведенная.
— Все может быть, — задумчиво пробурчал граф. — Наверно, ты прав. Иначе почему бы ей не носить кольца? А ты уверен, Фрычо, что у нее нет на руке обручального кольца?
— Ха, ха! Ты, граф, видно, совсем меня не знаешь! Разве от меня что-нибудь укроется? Стоит мне взглянуть на женщину, и я вижу мельчайшую деталь ее туалета — ленточку, булавочку, как же я могу не заметить такой важной вещи, как обручальное кольцо. У нее на руке дорогой перстень, а обручального кольца нет.
— Пойдем, Фрычо, завтракать, дьявольски хочется есть.
— Хорошо, а потом отправимся к ней?
— Не знаю. Меня пригласили на преферанс.
— А я пойду, только сначала загляну к графине.