На этом воспоминания Ружинской кончались. Было уже после полудня, когда Равицкий закрыл тетрадь и, держа ее в руках, долго сидел неподвижно, так глубоко задумавшись, что не слышал, как вошел Кароль.
Шаги молодого человека как бы пробудили Стефана от сна. Он провел рукой по лбу, но не мог скрыть следов глубокого волнения.
VIII
Был поздний вечер. В большом парке в Д. царила тишина. Светское общество отдыхало от бесчисленных развлечений, даже из дома графини не доносились ни музыка, ни шум голосов. У их сиятельства была мигрень, и она никого не принимала.
Тихо было и в квартире Ружинской и ее брата. Из окон струился слабый свет, едва освещая увитый плющом балкон.
Генрик с книгой в руках сидел у себя в комнате. Время от времени он отрывался от чтения, прислушиваясь к звукам фортепьяно и приглушенному женскому пению, доносившемуся из маленькой гостиной.
Вдруг в тишине раздался стук колес на подворье, дверь отворилась и вошел Равицкий. Генрик поднялся навстречу другу и, протягивая руку, сказал:
— Я знал, что ты приедешь.
Стефан молча пожал ему руку, прошелся несколько раз по комнате и остановился у стола напротив Генрика. С минуту он молча смотрел в лицо молодому человеку, потом, преодолев волнение, произнес:
— Спасибо, Генрик, ты понял меня! — И, указав на закрытую дверь гостиной, откуда доносились звуки музыки, спросил: — Твоя сестра там?
— Там, — тихо ответил Генрик.
Они молчали, а из гостиной доносились печальные звуки фортепьяно и напеваемая вполголоса тоскливая украинская песня, то прерываемая, словно в задумчивости, то повторяемая на разные лады.
Стефан, опустив голову, раздумывал некоторое время, потом решительно подошел к двери и отворил ее.
Генрик не последовал за ним.
В гостиной, куда вошел Стефан, на столе перед кушеткой горела лампа, бросая из-под цветного абажура серебристый свет на большой букет цветов. Рядом лежали открытая книга, разноцветные мотки шелка, бисер, иголки и другие мелочи дамского рукоделия. В открытую балконную дверь виднелась белевшая в вечерней тьме шумная Ротничанка, и сквозь листву просвечивало небо в золотых звездах. В глубине гостиной за фортепьяно сидела Регина, как всегда в черном платье; бледный свет лампы освещал только ее лицо и венец черных кос надо лбом. Ноты, разложенные на пюпитре, заслоняли от Регины дверь в комнату брата; услышав шаги, она не перестала играть, думая, что это Генрик.
Но вот она вскрикнула и отпрянула от фортепьяно, лицо ее залилось румянцем: она увидела стоящего перед ней инженера. Несмотря на слабое освещение, румянец не укрылся от Стефана, и в глазах его блеснула радость.
— Здравствуйте! — сказала Регина, вставая и подавая Равицкому слегка дрожащую руку. — Я не знала, что вы вернулись. Давно ли?
— Только что, — ответил инженер, и они сели около лампы друг против друга.
— Видно, у вас были очень важные и срочные дела, если, уезжая, вы даже не попрощались со своими друзьями. Я была на вас обижена, — с улыбкой прибавила она. — Но, раз вы вернулись, все хорошо.
— В жизни бывают обстоятельства, которые выбивают нас из привычной колеи, — ответил Равицкий. — Именно это заставило меня неожиданно покинуть город. Не стану объяснять, как досадно мне было, что я не мог с вами проститься, тем более, что я не надеялся так скоро вернуться. Но я знал: у вас доброе сердце и широкие взгляды на жизнь, и вы простите мне это невольное нарушение этикета.
— Не в этикете дело! — обиженно сказала Регина, решив, что ее не поняли.
— Что касается моего отношения к вам и вашему брату, — прервал ее Стефан, — то я ставлю вас так высоко, что, надеюсь, вы без долгих слов догадываетесь о моем глубочайшем почтении и приязни.
Оба замолчали.
— Как вы проводили время в этой безлюдной местности? — первой отозвалась Регина.
— У меня там было много дел. Приехав на место, я обнаружил, что будущая железнодорожная линия намечена неудачно: у моих коллег было много работы, и они в спешке ошиблись. Но, так как речь шла о сокращении колеи на целую версту, мы все вместе постарались исправить ошибку и избежали таким образом лишних и дорогостоящих работ. Мы занимались этим с утра до вечера несколько дней. Вы сами любите труд и знаете, как он скрашивает и сокращает время, тем более труд на общее благо. Но сегодняшнее утро было для меня особенно приятным, — я провел его за чтением.
Равицкий говорил спокойно, невозмутимо и только в конце улыбнулся: