Я хотел почитать, но для этого было слишком темно. Ванная оказалась длинной и глубокой, полотенце — величиной с простыню. Хотя согласно табличке над входом это была гостиница первого класса, мыла мне обнаружить не удалось. Я погасил лампу и лег. Подушка была жесткой и слишком туго набитой. За окном сияли те самые звезды, которые я оставил тридцать пять лет назад, отправляясь в Нью-Йорк. Я начал думать о бесчисленных приезжих, останавливавшихся в этой гостинице до меня, о мужчинах и женщинах, спавших на этой широкой кровати. Многих из них, наверное, уже не было в живых. Кто знает, может быть, души или еще какие-нибудь нетленные сущности этих людей до сих пор находятся в этой комнате. В ванной загудели трубы. Скрипнул огромный платяной шкаф. Одинокий комар умолк лишь тогда, когда высосал каплю моей крови. Я лежал без сна. Мне стало казаться, что еще мгновение — и передо мной возникнет моя покойная возлюбленная.
Около двух часов ночи я заснул и проснулся утром от пения все того же петуха (я хорошо запомнил его голос) и шума уличной торговли. Наверное, продавали овощи, фрукты, цыплят. Я узнавал крики — точно так же торговались и переругивались на Янашеском базаре и в торговых рядах на Мировской площади. Мне показалось, что я различаю запах лошадиного навоза, молодого картофеля, неспелых яблок.
Я планировал пробыть в Лиссабоне до воскресенья, но вдруг выяснилось, что мой агент из нью-йоркского туристического бюро снял номер только на два дня. Прибывали все новые и новые американцы. Администратор уведомил меня, что в пятницу до полудня я должен выписаться.
Я попросил его подыскать мне номер в каком-нибудь другом отеле, но он заявил, что по имеющимся у него данным все гостиницы Лиссабона переполнены. Он уже пробовал кому-то помочь — совершенно безуспешно. Фойе было заставлено чемоданами, вокруг которых толпились американцы, итальянцы, немцы, каждая группка гудела на своем языке. Все столики в ресторане были заказаны. Ни я, ни мои чеки никого не интересовали. На лицах обслуживающего персонала читалось полное равнодушие — где и как я буду ночевать, никого не волновало.
Вот тогда-то я и вспомнил про телефон в моей записной книжке. Я принялся ее листать, но прошло полчаса, а я так ничего и не нашел. Да что он, испарился, что ли? А может быть, редактор его так и не записала? И все-таки я его нашел — на полях самой первой страницы. Поднявшись в номер, я снял трубку и долго ждал ответа телефонистки. Наконец она отозвалась, меня соединили — неправильно. Некто обругал меня по-португальски, я извинился по-английски. Та же история повторилась еще несколько раз; наконец я дозвонился. Женский голос по слогам начал втолковывать мне что-то по-португальски, затем на ломаном английском мне продиктовали телефон, по которому я могу связаться с Мигелом де Албейрой. Меня опять соединили неправильно. Я почувствовал, как во мне поднимается глухое раздражение против Европы, которая, утеряв старые обычаи, так и не усвоила новых. Во мне пробудился мой американский патриотизм, и я поклялся, что каждый заработанный цент потрачу исключительно в Соединенных Штатах Америки. Пытаясь связаться с Мигелом де Албейрой, я непрестанно молил Бога о помощи. И, как всегда, когда мне трудно, обещал, что непременно пожертвую деньги на свою любимую благотворительность.
Наконец мне повезло: я дозвонился. Сеньор де Албейра говорил по-английски с таким сильным акцентом, что я едва его понимал. Он сказал, что редактор упоминала обо мне в письме и он может заехать прямо сейчас. Я возблагодарил Провидение, редактора и португальца Мигела де Албейру, готового посередине рабочего дня бросить все свои дела только потому, что получил какое-то рекомендательное письмо. Такое возможно только в Европе. Ни один американец, в том числе и я сам, не сделал бы ничего подобного.
Ждать пришлось недолго. Вскоре раздался стук в дверь, и в мой номер вошел худой темноволосый мужчина с высоким лбом и впалыми щеками. На вид ему было немного за сорок. Ничего характерного в его внешности не было. С равным успехом его можно было принять за испанца, итальянца, француза или грека. Его кривым зубам явно требовались услуги дантиста. На нем был серый дешевый костюм и галстук из тех, что выставлены в витринах любого магазина Европы. Он пожал мне руку на европейский манер — совсем мягко. Узнав о моих проблемах, он сказал:
— Не беспокойтесь. В гостиницах Лиссабона наверняка полно свободных номеров. Если дело обстоит хуже, чем мне кажется, я отвезу вас к себе. А сейчас давайте-ка где-нибудь пообедаем.