Дома еще в сенях слышу голоса стариков, спорящих о чем-то. Дедушка и Пал Иваныч. Опять, наверное, выпили. Как выпьют, так начинают ругать власть. А бабушка пугается, пытается их урезонить: тише вы, окаянные, пасодють!
- Отомщу за всю Россию! - визгливо кричит Пал Иваныч, герой гражданской войны.
Захожу в комнату, заполненную махорочным дымом. Никто меня не замечает. Снимаю грязные сапоги, переобуваюсь в самодельные войлочные тапки, которые смастерил дедушка.
Бабушка выходит из чулана с ведром месива - для поросенка.
Старики сидят за столом в грязных сапогах. Грязь килограммами облепила резину, высыхает. Отваливается серыми комками на пол.
Дедушка облокотился на клеенку. Он плачет. Слезы неспешно падают на клеенчатую поверхность. Это означает, что выпил он сегодня изрядно. На столе капуста в миске, несколько вареных картофелин. И две бутылки. Одна порожняя, другая только начата. Дедушка жалеет собачек - Белку и Стрелку. Сегодня утром передали по радио, что они "за науку" сгорели в космосе. Сидели себе в спутнике, тявкали, колбасу сушеную ели, а спутник возьми да и сгори во время спуска на Землю.
На дощатой перегородке вырезка из газеты, прибитая маленьким ржавым гвоздем, - Белка и Стрелка.
- Дьявол с ними! - восклицает Пал Иваныч. - Мало ли собак бегает у нас по деревне?
- Все равно жалко... - Дедушка берет свой стаканчик. Они чокаются, выпивают, заедают квашеной капустой.
Я пристраиваюсь на уголке стола, бабушка подает тарелку щей. Горячие, только с печки.
В комнате душно, воняет самогонкой. На плите кипит чугун с очистками - ужин для поросенка.
- Хватит кипятить месиво! - ворчит дедушка. - Вынеси чугун в сени очистки сами упарятся.
Постные щи с ломтем черного хлеба кажутся вкусными. Странно: полдня продремал в школе, а есть все равно хочется!
Бабушка сходила в сарай, покормила поросенка, возвратилась с пустым ведром, воняющим кислым хлебом. Ругает "старых пьяниц". Те, в свою очередь, не обращают на нее внимания. Старики поссорились. Пал Иваныч обозвал дедушку "Рыковым" - за его бородку, а дедушка в отместку провеличал Пал Иваныча "Троцким". Вот-вот подерутся, и мне опять придется их разнимать. Бабушка держит наготове обтрепанный полынный веник.
- Отбереть Хрушшов поросенка! - причитает бабушка, усаживаясь в свой любимый уголок за печкой. - Вон какие громадные налоги наложил на яблони.
- Весь сад спилю под корень! - горячится дедушка. - И поросенка зарежу без всяких налогов...
- Из сельсовета на прошлой неделе приходили, записали и про яблони, и про поросенка, - всхлипывает бабушка. - Никуды таперича не денимси...
Пал Иваныч грохает жилистым кулаком об стол. Капуста разлетается по всей клеенке: не за это он, старый большевик, боролся! Он, Пал Иваныч, еще повоюет за настоящую советскую Россию. Надо, чтобы Советы правили, а не отдельные самодуры.
- Молчи, Павлушка! Молчи! - останавливает его бабушка. - Аль мало тебе было Колымы?
За невыученное стихотворение Василиса Авдеевна вполне законно поставила мне двойку. Завтра снова спросит. Если не выучу - вторую двойку поставит.
Беру с полки томик Пушкина.
- Почитай вслух! - просит дедушка. - Только не про осень. Она и без стихов надоела.
- Давай, шпарь... - поддакивает запьяневший Пал Иваныч.
Выбираю первое попавшееся: Что в имени тебе моем?
Оно умрет, как шум печальный
Волны, плеснувшей в берег дальный,
Как звук ночной в лесу глухом.
...Я читаю, оба старика беззвучно плачут.
Бабушка подметает пол. От веника, вместе с пылью, поднимается терпкая горечь.
Дедушка медленно поворачивает голову, вытирает покрасневшие глаза ладонью:
- Напиши, внучок, про нас, дураков, стихотворенье!
- Не лезь к ребенку, пушшай учитца! - Бабушка крестится на полку с учебниками.
Советует мне не обращать внимания на стариков: пьяные, болтают невесть что...
И как только советская власть терпит таких? Собаки в космосе летают, а у этих антихристов одна забота - раздобыть чекушку да поругать за глаза всех на свете начальников.
Пал Иваныч возражает: что такое космос - чепуха! Обыкновенная темнота.
Дедушка берет недоплетенную кошелку, заправляет в нее свежий лозиновый прут.
Таких прутьев у него целый пучок. Вчера срезал на задах огородов. Прутья терпко пахнут зеленой корой, духовитым осенним соком. Дедушка изрядно выпивши, однако пальцы его работают как бы сами собой, и кошелка тоже плетется сама.
Бабушка обхватывает булькающий чугун тряпкой и, задыхаясь от тяжести, несет его в сени.
Старики не обращают на нее внимания. Но вот дедушка огляделся, отложил на время кошелку, раскурил цигарку, заправленную крепчайшим самосадом.
- Наконец-то вынесла эти чертовы очистки! - облегченно вздыхает он. А то совсем дышать было нечем...
Дым от самосада такой резкий, что у меня начинают слезиться глаза. За окном смеркается короткий осенний день, строчек стихотворения не разобрать. Надо дожидаться, когда дедушка разожжет лампу.
Бабушка поторапливает: зажигай лампу, старый пень! Да не кури - дите Пушкина учит!
Пал Иваныч многозначительно поднимает указательный, изуродованный во время пыток палец.
- Пушкин, товарищи, это душа России! Зачем ему писать про нашу грязь и наши уродства, ежели он гений?
Я смотрю на едва различимую фотографию Белки и Стрелки и думаю о том, что когда-нибудь в космос пошлют школьника и вдруг этим школьником страшно подумать! - окажусь я?..
Дедушка пинает полынный веник. Говорит бабушке, чтобы взяла березовых в сарае.
От березы и запах приятнее, и метут они лучше. Встает, поправляет на стене вырезку с портретами собак - жалко! А ежели человек сгорит, еще жальчее будет...
От едкого дыма махорки, от пыли, поднятой полынным веником, слезы сами собой начинают капать из моих глаз на страницы книги с почти неразличимыми строчками стихов.
Пал Иваныч, опустивший было голову на стол и задремавший, с липким звуком отдирает от клеенки морщинистую щеку, тупо смотрит на меня выцветшими хмельными глазами.
- Не плачь, юный товарищ! Человек не сгорит ни в каком космосе, ни в какой ядерной войне. Партия не позволит сгореть. Потому что партия настоящая, коль осознала свои ошибки... Я - несгораемый революционер!.. Он стучит себя в гимнастерочную грудь с прилипшими к материи листочками квашеной капусты.
- Забяруть тебя, Павлушка, опять забяруть... - вздыхает бабушка.
- Ничего, авось доживу до новой заварухи! - Пал Иваныч потирает ладони, глаза его воинственно блестят.
Бабушка сама разжигает керосиновую лампу, протирает кухонной тряпкой закопченное ламповое стекло, надевает его осторожно поверх потрескивающего желтого язычка пламени. Стекло попискивает, хрустит в пазах.
- А вот был у нас во время империалистической такой случай... - Дедушка тянется потухшей цигаркой к вершине лампового стекла - вспыхивает вновь зажженный малиновый огонек.