Из-за этого, присущего ей, качества, не вся Скверна шла в дело — особенно когда речь шла о подъеме мертвяков из могил, а не, напротив, их успокоения. В последнем-то случае возможности некроманта в поглощении Скверны ограничивались его телесной крепостью и душевным состоянием. Ибо медленно, но верно эта гнусная, но оказавшаяся небесполезной, сущность разрушала и тело, и душу. Так что некромант, хапнувший слишком много для себя Скверны, мог тяжело заболеть, сойти с ума или даже умереть.
— По крайней мере, я остался в добром здравии, — зачем-то как бы между делом похвалился Лир, — и сохранил рассудок… хотя разве сейчас мне от этого легче?
— Легче мне, — с едва заметной усмешкой отвечал Освальд, — со здравомыслящим-то призраком иметь дело всяко удобнее, чем с обезумевшим.
И призрак некроманта вернулся к своей истории.
Гораздо менее предсказуемым, как уже говорил он, являлось обращение со Скверной при попытке поднять усопших и управлять ими. Подобно тому, как неуклюжий человек, сходив к колодцу, непременно расплескивал хотя бы часть взятой из него воды, неумелый некромант мог пустить Скверну не на создание нежити, а просто по ветру. Иначе говоря, Скверна, потраченная таким некромантом, могла улетучиться и осесть где-нибудь в другом месте, тем самым усугубляя несчастья живых — а мертвецам, над которыми колдовал наш неумеха, не достаться вовсе.
Мало того! От такой возможности — потратить хотя бы толику своего запаса Скверны втуне — не стоило зарекаться даже умелому и опытному некроманту. Вот и приходилось им изощряться, изловчаться, чтобы трата эта бессмысленная выходила как можно меньшей.
И здесь все могло решить единственное слово в заклинании, единственный звук при его произнесении, тон голоса, едва заметный жест. А также фаза луны, время года и направление ветра. И прочее, прочее, прочее.
Кому-то из некромантов удавалось учесть множество таких вот мелких деталей правильно — и тем самым научиться расходовать Скверну с наибольшим толком. Прочим оставалось либо завидовать, либо пытаться выведать секреты этого счастливчика. А коль ученичество у этих бирюков принято не было, приходилось менее успешным из них прибегать к приемчикам, достойным воров.
Подслушивать чужие разговоры — с самим-то некромантом желающих побеседовать находилось обычно немного. Выуживать слухи и цепляться за них как охотничий пес за след или запах зверя в лесу. Находить убежище очередного умельца, проникнуть туда… почти всегда без приглашения и даже без спроса. Ну и, разумеется, отыскивать в берлоге более успешного собрата по некромантской стезе его записи. Каковые сам некромант-хозяин, если он вконец не лишился чувства самосохранения, не станет держать на видном месте.
На это назвавшийся Лиром и тратил при жизни немало своего времени. Бродил по землям, охотясь за секретами других некромантов. И секреты-то эти его погубили — даром, что не до конца.
В одном из свитков, добытых в странствиях, Лир узнал об этой пещере, ставшей впоследствии для него посмертным узилищем. Несколько веков назад, когда предки местных жителей были дики под стать варварам-северянам, а вера во Всевышнего еще не достигла этих земель, пещера служила языческим капищем. Здесь, если верить свитку, приносили кровавые жертвы и устраивали оргии, которые нередко заканчивались людоедством.
— Жуть! — передернуло услышавшего об этом Освальда.
Но главное: после всех, совершенных в капище, злодеяний, в ней должна была скопиться просто прорва Скверны. Так предположил автор свитка, хотя домысел свой проверить не удосужился.
А что такое скопище Скверны для любого некроманта? Да примерно то же, что нерестилище для рыбака или цветник для пчелы.
— А также куча навоза для мухи, — не удержался от ерничества бывший вор, — и, кстати: а вот я почему-то здесь Скверны не чувствую. Как и лес — растет себе, зеленеет.
— В том-то и соль, — в бесстрастном шелестящем голосе призрака вновь промелькнуло что-то вроде грусти, — Скверна, что здесь хранится, почему-то не покидает… не может покинуть пещеру без телесного носителя. Почему так… наверное, потому что ее слишком много. Можно сравнить здешние запасы с большой грудой чего-то слипшегося. Снега, например. Отдельные снежинки порхают в воздухе; комья снега уже не могут порхать, но человеку под силу их и поднять, и размять. А вот кучу снега, да еще слежавшегося, даже с места сдвинуть трудно. Так и здесь.