***
Не шли слова с губ сегодня. Мирка с Ваней больше не говорили. Возвращаясь в лагерь, несли на руках убитого. Выгребли из-под завала по окончании дня, без потери рабочего времени. На вечернем аппеле, узник обязан быть, в любом виде.
«Надо бежать!» — серьезно задумался Мирка. «Будем думать…» — сказал он Ване на следующий день. Мало кто теперь, вместе с ними, не думал об этом, но на каждой возвышенности в месте работ, всегда мог быть автоматчик. И нередко там, где работали люди, слышен был треск автоматных очередей.
Однажды увидел Мирка Гельмута в своем блоке. Оба Дlteren, наверное, были знакомы. И могли — неужели?! — говорить о Мирке…
После аппеля утром, законный нынешний Дlteren, оставил перед собой, стал рассматривать Мирку, щупать мышцы и хмурить лоб.
— Der schlechte Arbeiter!* (*Плохой работник!) — сказал он.
Мирка угодил в этот день в зондеркоманду крематория II. Оказался под трубами, которые, как обыкновенный ужас, привык видеть издали каждый день. Подземный, с немецкой рациональностью спроектированный объект, очень похожий на баню. Но, кажется, немцы старались его не использовать в этих целях: «Циклон Б» недостаточно эффективно работал потом, во влажной среде.
Вся команда, — увидел Мирка, — носила на месте винкелей желтые звезды Давида. Миркин, да еще красный винкель их удивил.
— А ты что, из русских евреев? — по-русски спросил капо — старший зондеркоманды.
— Нет.
— А как звать?
— Мирка.
— Мирка? Ты под еврея косишь?
— Нет. Это значит Мирон.
— Ну, работай, скучать не будешь…
Автоматчики ввели в зал большую группу людей, человек пятьсот, или более, не по лагерному одетых. Только дети и женщины — видел Мирка. Команда привычно, едва ли не дружески, их встречала. Разговаривали. В прибывших — понял Мирка, большинство, или все, были евреями. А евреи Освенцима знали едва ли ни все языки Европы. Зондеры объясняли, что надо помыться, пройти дезинфекцию. Женщинам было неловко — весь персонал — мужчины. Потупив глаза, покорно, стали снимать одежды. Мужчины сновали среди голых женщин, советуя тщательно складывать снятое, чтобы быстро найти потом, по окончании дезинфекции. Где-то слышался плач, не выдерживал кто-то и начинал причитать навзрыд. Зондеры быстро таких выводили, толкая и успокаивая скороговоркой. К эсэсовцу подошла женщина с мокрым от слез лицом, стала тихо о чем-то просить по-немецки. К ней прижималась девочка, лет шести, растерянная, голенькая, как и мама. Эсэсовец-офицер, выслушал. Добродушно похлопал рукой в перчатке женщину по плечу, нагнулся, взял на руки девочку. Успокоил, приободрил ее, и с ней на руках, с мамой рядом, они пошли в зал душевой. Там офицер опустил девочку на пол, шутливо, легонько шлепнул пониже спинки, сказал что-то маме, и вышел. Девочка прижалась к ногам мамы, и обе они еще долго смотрели во след.
— Пожалуйста. Все. Побыстрее, пожалуйста! — приглашали зондеры, распахнув двери в пустой и просторный зал душевой.
И шли первыми, помогая вести детей. Потом выходили зондеры, закрывались массивные двери. В опустевший зал раздевалки вводили мужчин из того же, наверное, эшелона. Все повторялось. Снова были такие, кто впадал в панику. Снова так же со скороговоркой и быстро, их выводили — не важно, в одежде, или же без. Где-то в другом месте, кто-то должен был успокоить их всех. Никого силой в мойку не гнали.
Одежда сложена. Все. Толпа голых мужчин удивленно входила в зал, где уже были голые женщины.
Витька теперь вспоминался часто, с легким стыдом, как перед учителем за невыполненный урок. Жизнь таких не напрасна, — даже если и был он убит тогда, стреляющим из вагона немцем. За ним остается поступок, в котором он был сильнее не только Мирки, — но даже врага, бьющего в спину из автомата! Остается поступок. А Мирка — песчинка серая, в сером песке Освенцима, способный для сотен, для тысяч людей сделать только одно, — пеплом направить их в Вислу, в неком подобии вечного успокоения.
Протест поселялся в душе от таких размышлений. «Завтра найдет меня НКВДист, — загорался надеждами Мирка, — и я стану бороться с врагом!». Слепой бы не угадал — НКВДист занимается этим! Может быть, руководит. Ну, точно ведь НКВД — не колхоз. Это наша милиция, это отважные люди. Потому, и только, — тайно бывает он за чертой, на воле — и снова приходит сюда. Он умный враг немцев!
«Но ведь я сохранил его тайну? Значит, бороться способен. Он это поймет и отыщет меня!»
И Мирка увидел его! На аппельплаце, через несколько дней. Шесть человек, в коротком, неровном строю перед всеми, смотрели на всех, и на мир, прощаясь. Перед строем гулял переводчик. Начал на польском, потом перешел на русский: