Мирка почувствовал, как натянулся тончайшей струной волосок, на котором висела жизнь. Der Дlteren смотрел малоподвижными голубыми глазами на Мирку. Золото было уже в руках. Смотрел как на не самый нужный предмет, о каком размышляют: выбросить — или — черт с ним?...
Утренний аппель. Кава. Сегодня не прятали солнце своды крематорного зала. Сегодня Мирка был с Ваней поруч — есть украинское слово, — в одной рембригаде.
Трещали, не реже, а может быть чаще, автоматы конвоя. Но чаще и чаще, лаялись немцы в своем, — не во внешнем кругу. А в лагере: СС ликвидировал зондеркоманду, в которой был Мирка — в ответ, в другом крематории, зондеры перебили охрану, начальника — офицера-немца сожгли, и бежали. Их настигли и уничтожили. В другом — югославский еврей, в объятия крепче смерти, схватил и увлек с собой в печь офицера. Мир, факелом мести, запаливал почву под сапогами нацистов.
Волки в тоске, обреченные волки, — воют, а немцы СС Освенцима, выть не умели, — стреляли. Везде, и по всякому случаю. Уничтожал СС все, что в силу краха не может быть съедено. Возвращаясь, команда, в которой работали Мирка и Ваня, видела возле барака, двухтонный брошенный, из-за поломки, груженый до верху, лагерный грузовик. По низу бортов, ручьем до земли, текла кровь…
Эсэсэсовцы, узники — те и другие, на равных теперь, теряли друг друга. Безжалостный молох катился с востока.
На открытых работах, дважды, наземные цели Освенцима атаковали русские штурмовики. На бреющем, звеньями-тройками, точно такими, как видел их Мирка, только с крестами, тогда, в сорок первом, — шли теперь краснозвездные. И возвращаясь, ловили в прицелы охранников в форме СС. «Шайден! Шайден! — кивали немцы на бесполезные автоматы, и говорили, — Гитлер капут!».
Они сами, не дожидаясь русских, взорвали все крематории. Они собирали остатки, и гнали способных двигаться узников, в свой фатерланд — на запад. В колонну-конвой попадали все, кто попал под руку. С уходом такого конвоя, Мирка утратил друга. Ваня был либо убит, либо попал в конвой, отправляемый в тыл, на запад.
Из авиапушки прошедшего над Освенцимом штурмовика, были убиты многие, кто был в форме, и был убит DerАlteren Мирки. И снарядами, пролетевшими сквозь него, был разрушен барак. Неприкаянный Мирка, зимой, в январе, с 25 не 26-е, искал прибежище. Он скрылся в полуподвале, который знал еще со времен малярства — под медицинским блоком.
От звуков войны он пришел в себя. Жаркий воздух метался вверху — он угадывал это. Просто угадывал — быть там, подняться наверх в Мирке не было сил. Билась, покорно дрожала земля. Плита перекрытия лопнула и надломилась над головой. Обильно, по стенам, на пол, струилась оттуда кровь.
В полуподвале, — увидел Мирка, — было, кроме него, два узника. «Подойду…» — решил он, и уперся руками, чтобы поднять, оттолкнуть себя от опоры. И, неловко качнув головой, отошел в пустоту.
Он пришел в себя, когда было тихо. Война отзвучала. Покой привел в чувство. Влага, по косточки первого от стопы сустава, захолодила ноги. Было светло, и увидел, Мирка что эти двое — девушки. Гологоловые, истощенные, с красным винкелем на «полосатках». А еще он увидел, что влага, захолодившая ноги — не влага, а кровь! Она капала вниз, до сих пор, из разлома над головой, — как с бортов того самого, брошенного грузовика. Белесые ступни, и кисти рук — видел Мирка, — застыли в широкой щели разлома. Когда удалось ему скрыться, немцы рыскали и добивали всех, кого не могли увести в свой тыл. И они, — понял он, ликвидировали медицинский блок, — кого увести с собой можно из медицинского блока Освенцима?!
Тонкая рябь, как от ветра, прокатилась по морю крови. «Мерещится!» — горько подумал Мирка. Но увидел по лицам девушек — нет. И понял — это гуляют танки. Там, наверху. Наши танки!
— Девочки… — разлепил Мирка губы, — Девочки… — и, шагая по крови, не в силах сказать, из-за кома в горле, протягивал руки навстречу.
***
Терпким, пахнущим жизнью дымком, курились армейские кухни. Каждый, к любой из них мог подойти, — и у него была пища. Мирка испытывал гордость за то, что он русский. Солдаты, освободившие лагерь, шли дальше, а сортировкой, рассылкой жаждущих жизни и Родины узников, стал заниматься НКВД. Дыхание Родины чувствовал Мирка, и грезил родной деревушкой
Мирку окликнули, когда он возвращался от кухни, неся котелок пшенной каши с тушенкой.
— Эй! — спросили его, — Ты ведь, кажется, наш?
— Да, — отозвался Мирка, — наш!
— Так не стой, иди к нам!
Четверо наших солдат в погонах, обедали под открытым небом: привык солдат к полевым условиям.
— Давай-ка, друг, к нам! Как зовут?