— Мирка.
— Мирка?
— Ну да.
— Вот, давай, Мирка, — ему уступили место.
— А ты что, еврей? — уточнил сухой, резковатый голос.
— Нет, — сказал Мирка, и неумело добавил, — Здравствуйте…
Над ним посмеялись, а тот, что по знакам отличия, кажется, старше, заметил:
— Отвык ты, Мирка, от этого слова: здесь вам не Родина, — Аушвиц, да?
— Да. Освенцим… — Мирка держал котелок, согревающий руки. Он подумал, и, кажется, забавляя людей, попытался их угостить, поделиться своей пищей с ними…
— Не надо, — сказали ему, — спасибо, Мир… извини, как тебя?... Слышали мы, что тут погребок есть винный?
— Да. Где «блок одиннадцать», рядом.
— Что это за блок?
— Как тюрьма, там пытали. Рядом стена расстрельная, и рядом с ней...
— Был что ли там?
— Нет, я был маляром, красил, поэтому знаю… Еще в рембригаде работал, поэтому много знаю.
— Ценный для нас человек ты, Мирка! — услышал он тот же, не очень приятный, чуть резковатый голос.
— Пойдемте, я покажу.
— Зачем? Возьми котелок, да сходи. Сможешь сам?
— Я смогу!
Побродив в сладкой жиже подтопленного погреба, Мирка набрал вина из самой, — как выбрал, — лучшей бочки.
— О, — одобрил, попробовав, тот же, старший, — ты молодец! Это кагор, настоящий. Ты пил настоящий кагор?
— Нет, — сказал Мирка, — я, никакого…
— За победу, — вздохнул солдат, — за свободу твою — это надо!
Мирке первому, и остальным — по кругу, разлили вино.
— Что ты? — спросили, заметив, что Мирка замешкал, — Нормальный ты человек, ты войну пережил. Выпей смело и с радостью, Мирка! Это для нас война еще там, на западе, и еще там! — солдат показал на восток. — Япония, внутренний враг… Нам, Мирка, еще да еще, воевать! Всю жизнь: мы же, брат, — НКВД, — а не просто войска! А твоей войне уже все, конец! Мирка, пей!
— НКВД? — задержал Мирка кружку.
— Ну да, ты выпей!
Мирка выпил, до дна, безрассудно, впервые в жизни. Ведь за победу пил! И сразу похорошело: от слабости и от восторга.
— Кагор, Мирка, вино святое, церковное, так-то! — приободрили его.
— А когда нам домой? — спросил он.
— Домой? Тороплив ты, Мирка! — снова заметил все тот же, строгий, не как у других солдат, голос. — Сначала расскажешь нам, как попал, потом мы проверим, и только потом — если все будет чисто…
— А как проверять? — удивился Мирка
— Расскажи, как попал! Пей вино, и говори.
— Мальцу отдохнуть бы дали, Викентий Стасович? — попросил неуверенно тот, кто уже разговаривал с Миркой.
Похоже, с погонами Мирка ошибся. У того, кто казался старшим, вдоль погона и поперек, шли по центру полосы, буквой «Т», а у того, перед кем попросили за Мирку — полос никаких, — и три звездочки на погонах.
Недоброе что-то почудилось Мирке в ошибке. Он стал рассказывать.
— Значит, никто подтвердить не может?
— Да… — растерялся Мирка.
— Ну, колхоз-то, Викентий Стасович — снова за Мирку просил тот же голос, — даст документ. Отправили, так мол и так, и таких…
— И ты видел колхоз этот, Гриша? — поинтересовался Викентий Стасович, — Он что, не сгорел?
— Да, всяко… — вздохнул Григорий.
«Офицер!» — подумал Мирка о том, у которого звездочки. И понял: он, — настоящий старший.
А старший присматривался к Мирке. «Ценный ты человек!» — это его слова. Он, — запьяневшему Мирке казалось, — сейчас, как раз, взвешивал эти слова.
— Еще пей! — говорили ему, — Со своими, Мирка!
Мирка пил. И ему, от святого вина, хорошело.
— Значит, врага у нас не уничтожал ты, Мирка? — спросил вдруг Викентий Стасович.
— Да, — честно ответил Мирка.
— И вместе со старшим, если не врешь, вас было пятеро, так?
— Так, — согласился Мирка.
— Антонов! — повысил голос Викентий Стасович, — Давай-ка сюда пятерых!
Антонов вышел из-за стола.
Через пять минут, перед ними стояли немцы. О, это были совсем не такие немцы, которых знал Мирка! В мятой, рваной и грязной форме — таких он не видел немцев. Короткий, как вспышка на кончике спички, яркий восторг пережил он, увидев фашистов такими.
Тая в глазах ужас и страх, смотрели они на него, так, как смотрят на победителей: Как благодарен был он в этот миг, тем, с кем ел кашу и пил вино!
Немцы стояли шагах в двадцати. Мирка чувствовал давящий взгляд нашего офицера. Пристально, исподлобья, смотрел он на немцев и Мирку, и, щуря глаз, курил папиросу.
— Антонов, — сказал он, — дай Мирке ствол!
Антонов вложил в руки Мирки винтовку.
— Там семь патронов, — сказал офицер, — тебе хватит.
Мирка видел, как побледнели немцы, понимая, что он должен их убивать. И он, не меньше, чем те, побледнел: приходило сознание — именно он должен их убивать!