— Обидно теперь вот так, да?
— Обидно, — сказал Мирка правду.
— Свидетелей надо искать. Найдутся?
— Не знаю, — ответил Мирка.
— Документы, скорей всего… Как зовут тебя?
— Мирка.
— Мирка? Какое-то имя…
— Это Мирон.
— Так вот, Мирон, документы, скорее всего, по тебе, разослали…
— Свидетели лучше, — напомнил первый голос, — А что документы? Пока они будут туда, да пока сюда, да по ним разобраться…
— Не уверен, — признался Мирка, — что свидетели живы…
— Да в том и беда, что кто знает: кто нынче живы… Совесть чистая, да вот кому ставить точку? Оперу здесь, или на небе господу?
— На небе, — подумал вслух Мирка, — всегда не поздно…
И вспомнил о маме, сестричке, отце — победителе, между прочим, таком же, как и Викентий Стасович, как весь народ. «Почему же я здесь? Что делаю? Господи…» — чуть не простонал он. Игорь Миронович, Витька, Саша, Алешка, — он вспомнил всех. Вспомнил тех, в крематории, о смерти которых должен сказать правду. Стыдно стало, и не понимал он, — за что?
По-детски, навзрыд, от души захотелось поплакать. Но что б никто не видел. Скрыв слезы, он прикорнул.
— Пусть спит, — слышал он, — да пацан же совсем…
Он слышал сквозь сон, как открывалась и закрывалась дверь. Оттуда назвали фамилию, и кто-то вышел.
Проснулся он при словах:
— Хоть бы дырка какая была, хоть шрам! — жалел тот, кто видно, только вернулся, может быть, от Викента. — Оторвало бы, хрен с ним, там руку-ногу… А, как назло: ничего, ни царапины!
— Совсем бы убило… — невесело пошутил другой.
— Вот тогда ничего бы не знал, никаких дознаний. Покойник, — и совесть чиста!
— Мертвые сраму не имут, — сказал кто-то.
— А разве имут? Как ты в точку сказал, а! Не будь бы войны, — и не думал бы. Кто так сказал? Александр Невский?
— Нет, это сказал князь Игорь.
— А-а…
— Не знаешь такого?
— Нет.
— «Слово о полку Игореве»…
— Нет, и Слова не знаю…
— Бывает. А знаешь, что сказал Невский?
— Да, кто не знает!
— А ну-ка.
— «Тот кто с мечом к нам»…
Говорили люди, нормальные люди: о том, что в уме, и на сердце. И об истории, и о войнах, давно забытых, от которых давно никому не больно. Забыть можно все, а войны не забываются…
— Ну, про меч знают все. Что еще он сказал?
— Да, всякое, может быть, говорил. Не знаю…
— Не спрашивал бы, но ты, как и все, слова эти знаешь, и повторяешь их.
— Не томи, — попросил кто-то. Мирка подумал, что человек, говоря эти умные и посторонние вещи, делает доброе дело. Незаметно, как лекарь-кудесник, удаляющий болезненную занозу, уводит от темы о худшем.
— И ты повторяешь их часто, и все, и я тоже. И тот малый — и он.
— Умеешь ты душу томить, Михалыч… Так что он сказал?
— Вообще-то, вопрос, может быть, спорный. Может, не он это первым сказал. Может быть, первым сказал Кузьма, фамилии я не помню… Ледовое побоище: немцы, в броне, идут клином…
— Сходили, под Курском, в броне, так же, клином… Уже отходились!
— Ну, до танков было тогда, — как до луны, не ближе. А на льду, навстречу броне, выступил боец, из свиты по правую руку Невского. Невский с ним говорил накануне.
— Тактику обсуждали, — шутливо заметил кто-то.
— Вот именно. Самый обычный боец, из народа. Ни вам щита, ни кольчуги: зипун, а руках — дубина. А сверху — русский дух и отвага.
— Что, этого немало!
— Конечно, не мало. Дубинка грянула в лоб коню. Конь — наземь, в смысле, на лед! Рыцарь — кувырком, через голову, — дальше. И все — он уже обречен! Он подняться не может, без посторонней помощи. Броня и кресты; пурпурные, белые и голубые, длинные шлейфы, — зрелище, да? Представьте! Это и были черти, в жуть размалеванные. В кровавых слезах и в страхе, от них по углам разбежалась Европа. А наши дубинки ложились коням между глаз, сноровистые люди ловили руками длинные шлейфы — черти летели наземь. Чем кончилось, — знаете. Вот вам, и будьте любезны: не так страшен черт, как его малюют!
— Мудрость народная, кровью омытая?
— Разве не так?
— Так, Михалыч, все так, только кончилась мудрость народная!
— Кончилась? Это на чем, интересно?
— Ну, а что же здесь делаем мы?
— Фильтруемся.
— Ну, дознаемся…
— Фильтруемся? А при фильтрации возникает осадок…
— Хочешь сказать: это мы должны выпасть в осадок? Мы — люди.
— Фильтрации нет без осадка!
— Вот что выходит, — узнал Мирка голос того, кто пришел с допроса, — я — воевал. В списках части имеюсь. Но там сообщили: «под Ельней, без вести…». Все! И он говорит мне: «Так ты, друг мой, сдался, чтоб шкуру спасти!». Не верит, я это вижу: не верит!