Ох, как легко показалось Мирке вот так и сделать! Он горячился в мыслях, чувствуя правоту: разве не видел своими глазами, НКВДиста в плену? Видел, вместе с другими, ждущими смерти так же, как он, — и не по его вине… НКВДист, о котором таким, как Викент, не расскажет Мирка, — способен был умереть за других. Небо с землей он с Викентом. Мирка память его будет свято хранить: не всех эта память достойна! И не таких, как Викент, сто процентов! До боли обидно, что потерял его Мирка, что такие, как он, покидают, случайно, мир. Викент выпивал второй стакан водки. Показалось, что он в этот миг хотел быть убитым… Мирка сник.
— Что же мы делаем, Мирка? — спросил Викент, отставив стакан, и не морщась от водки, — Иди!
Мирка поднялся. Перешагнул через брошенную винтовку, задел ногой каску: он захмелел. В кабинет беспокойно нырнул солдат, который был в коридоре.
Уходя Мирка слышал:
— Или мне показалось: Родине ты быть полезным мечтал? О подвигах грезил? Ты ребенком когда-то был, а?
Мирка шел четко и прямо. Земля качалась: справа налево, и наоборот, а ноги несли ровно. И совесть его была чистой. Он добрел до своей подушки, в которую можно было плакать.
Не заплакал еще, и не заснул, пришел старшина.
Принес от Викентия обе тарелки с мясом, много хлеба и сковородку. С Викентом, не замечая этого, не успел поесть Мирка…
— Питаться усиленно нужно, Мирка, — сказал старшина.
Родина снилась в ту ночь. «Утро страны», — так называлась картина, или плакат, который он видел в клубе и в библиотеке. Сталин, на первом плане: усатый, усталый, думающий человек. А за ним — поле и трактора. Легкая пыль над распахиваемой землей. Снилось, что Мирка шел из школы. Он это помнит прекрасно: старался идти задками, а не по главной улице. Так нравилось больше: никого не встречая, мог о своем, сокровенном, думать. Он остро мечтал тогда: воображение рисовало, в деталях, — как он совершает подвиг.
Дерево было на полпути. «Змея родила» — так о нем ляпнул однажды друг Алеша. Дерево было извилистым, с темно-зеленой, раскидистой кроной. И вот, — представляет Мирка, — что успевает заметить под ним, как догорает бикфордов шнур. Рядом ранец. А в ранце — взрывчатка. В последний момент, грудью бросаясь, Мирка тот шнур обрывает.
Он даже, о, бог мой, — даже в гробу себя видел! Погибшим героем. В сером, любимом своем пиджачке, с октябрятской звездочкой. В пилотке. И голова — не глазницами в небо — а в профиль. Так, почему-то, видел… И только сейчас это вспомнил, а всю войну, весь Освенцим, грезил мамой, сестричкой, папой. Себя-то как бы не видел… В его кумачовом гробу, были положены две винтовки. Винтовки Мосина, 1901 года. Нравились форма ее, дух ее, цвет. Он из дерева делал такую. Она у него была.
Это был хмельной сон…
А Викента он трое суток не видел. «Может, — уж было скользнула мысль, — застрелился? Уж если я мастер убить пленных немцев, то, — то Викент убитым быть не боится, я видел! Я разбираюсь в этом».
— Не забыл про меня? — поинтересовался Викент. Он был жив, и вызвал Мирку. Невольно, коротко, покосился Мирка в то место стола, где мог лежать пистолет.
— Все на месте, — заверил Викент.
— Нет, не забыл, — сказал Мирка.
— Судьбу твою, между прочим, делаю. Это ты осознаешь?
«Своими руками, чужими, — но мы это делаем сами» — подумал Мирка.
— Обиды свои сунь в то место, куда угодили сапог и лопата! — сказал Викент, — А мне — пиши!
Мирка взял карандаш и стал писать. Не выдумывал, не приукрашивал, и никого не оправдывал, просто писал.
— Подпись! — напомнил Викент.
— «Зебра»?
- «Зебра»! А не забыл, молодец!
— А Вы мне скажите, Викентий Стасович, что, в наше время каторги есть?
— Каторги? Есть. Для изменников Родины, — есть. А что же ты думал? По постановлению Совета Министров СССР от сорок третьего года — есть. По пятьдесят четвертым статьям. Историк твой, «Погорелов: Анатолий Михайлович» — тут мне, внизу, кстати, и допиши. Второй — лупоглазый — «Дереш Иван Матвеевич». Это нам надо все фиксировать. Ну, так вот, оба они — загремят! А ты молодец. Ты капитана мне сделал, спасибо, мой друг!
Погоны, теперь видел Мирка, были на нем капитанские, новые.
— Что с ними будет? — спросил он капитана.
Викентий тряхнул головой: Мирка смотрел на его погоны, а спрашивал не об этом.
— Сибирь! — сказал он, — Им будет Сибирь. Лесоповал, или золото. Но тебе, если будем дружить, не грозит такое. А остальным — непременно!
— Они же не виноваты…
— Я не пойму. То ты мальчишка умный, то, блин, чумной! По камере стосковался?
— Нет.
— Да и не надо! Этого я уже не допущу. Они же тебя: ты понимаешь? Не понимаешь? Они тебя разорвут на части! А я не хотел бы. Мне секретный сотрудник дорог. «Зебра». Сам делал.