В надежности плана он больше не сомневался. Пояркова он раскрутил выше вышки. «Сделаю все, — думал он, — и не я, а Викент уже пусть эмоции прячет. Пусть удивляется, пусть пожалеет немного даже, но — обещано, а за ним не ржавеет! Пусть платит и он, за слова, хотя бы…».
Однако, не забывались слова Пояркова. Они убеждали, даже если этого не хотеть…
— А войну Вы закончили кем? — в поздних сумерках, перед сном, спросил Мирка.
— Майором.
— Не слабо… А начинали?
— Начинал? С рядового. Но и в тридцать восьмом, тоже был майором.
— Шаг вперед, шаг назад? — усмехнулся Мирка. — Получается, как по второму кругу?
— Да. И по тому же пути: от начала и до конца.
— И что же теперь?
— Рядовым, очевидно, снова...
— А потом третий круг, от начала и до конца?
— Третьего круга не будет.
— Уже не хотите?
— Нет. Я бы пошел, но войны уже нет, а до следующей не доживу.
Утром, как и вчера, старшина встречал первым. Как и в Освенциме, не забывал и старался подкармливать Мирку. «Еда — это главное в жизни?» — хотел спросить Мирка, но старшина бы не понял обиды…
Но Викент, как вчера, дескать «Не подавись!», — не шутил. Его не было.
— Не будет сегодня. Разве что к вечеру, — покачал головой старшина. — Шишка большая к нам из Москвы прилетает, готовимся. Так что поешь, да назад, отдыхай. Тебе силы нужны.
«Ну, если девка обещана!», — про себя улыбнулся Мирка и поблагодарил старшину.
— Без новостей, — вернувшись, сказал он Пояркову. Не хотел вопросов.
— Близким дай знать.
— Дам! — с легкой душой согласился Мирка, и отвернулся на нарах.
Пояркова долго не вызывали. И почему-то казалось: чувствует он, догадывается, как волнуется Мирка? «Может, сказать: из Москвы прилетела шишка, и Викенту, поэтому, не до тебя? — позлорадствовал мысленно Мирка, — Удивишься: ах, Мирка, так ты сексот?!». И все, разговорам конец…
— А ты понимаешь, — спросил Поярков, — что статус военнопленного, не равен автоматически, статусу преступника?
— Мне ли судить об этом! — перебил его Мирка. Поярков думал о нем.
— Заблуждение!
— Мое? Или всей страны?
— И то, и другое. На пленных обида в стране, чуть ли не всенародная: эти гибли в боях, и в тылу, и победили, а те — в плену отсиделись. Это придется еще пережить. Что делать, были такие: винтовку на землю, а руки в небо. Всех за это судить нельзя. Но это понять еще надо. И поймет и простит народ наш, но, жаль, не завтра.
— Я руки в небо не драл, и не бросал винтовки.
— Не сомневаюсь, Мирка. Стрелял?
— Пять раз.
— И маленький вклад не бывает напрасным!
— Я попал! Наповал, все пять выстрелов.
— Тем более! — он говорил, как прощаясь с Миркой, — Теперь свою жизнь постарайся не сделать напрасной.
Распахнулась дверь, и оттуда назвали фамилию Мирки. Уходя, он услышал, уже на выходе, перед тем, как захлопнулась дверь:
— Постарайся, Мирка…
Мирка, полный решимости, шел к Викенту. Поярков себе подписал убедительный приговор.
— Ну! — бодро встретил Викент, — Как у тебя, герой? Нормально? Москва нашей птицей заинтересована, Мирка! Мы сами его раскопали. Можно сказать, я лично! Гнида! Такой хуже немца. Войной, представляешь, хотел прикрыться?!
— Войной разве можно прикрыться? — тихо, но все-таки усомнился Мирка, не промолчал.
— Ты что? — удивился Викент, — Ох, серьезно устал ты Мирка, да-а… Так вот он — прикрылся! Штабс-капитан, из-под флага царя Николашки, отвоевался, и тихенькой сапой сидит себе в кадровой армии. Авось, — думал, — и пронесет, под шумок, да неразбериху. А по «пять-восемь», стервец, не отбыл! «Неотбывший» преступник, — чтоб знал, — и есть для нас главный враг! Это ты знаешь?
— Да. Это я понял.
— Ну, вот! Ну и ладно, друг мой любезный, будь весел! Все будет! — вогнал он ладонь в ладонь, я потряс ими. — Все — я обещал! Я ценю усталость: твою благородную, личную! Вот только дело закончим…
«Мне девки не надо, Викентий Стасович, — подбирал интонацию Мирка, подыскивал доводы повесомее, — девки, и вообще всего, не надо! Но если всего заслужил — дайте съездить домой. Эту малость, в обмен на все — и больше мне, ничего в этой жизни не надо! Это мне дайте, Викентий Стасович!». Он уже пересохшие губы разлепливал, но Викент протянул лист бумаги и карандаш.
«Поярков, — сосредоточился Мирка, — Иван Романович: антигосударственная, антисоветская пропаганда и агитация. Организация заговора, с целью устранения системы — то есть, Советской власти. Клевета на высшие органы власти и против судебной системы…». Он помнил все, что сказал Поярков. Слова его запоминались. И чем больше он о них думал, тем более ощущал, что они убеждали, даже если этого не хотеть…