Судное дело
Судебное дело возбуждено было в день смерти поэта. Первое заседание комиссии военного суда состоялось 3 февраля и носило организационный характер. Судили «поручика Кавалергардского Ее Величества полка барона Геккерна, камергера двора Его Императорского Величества Пушкина и инженер-подполковника Данзаса» «за произведенную первыми двумя между собою дуэль а последний за нахождение при оной секундантом».
Пушкин - камергер?! Ошибка или все же состоявшаяся – лучше позже, чем никогда - милость царя? Военные чины могли просто ошибиться, но вспомним, что Воейков заметил ту же «небрежность» и в указе царя о милостях семье поэта, где Пушкин был назван камергером. Но камергер - не шутка, а высокое придворное звание! Имелся и знак отличия - ключ с голубой лентой. Его носили на шее, например, Жуковский и Вяземский. Не заметить трудно!
Пушкин, безусловно, стал бы камергером после успешного завершения «Истории Петра», но и как историограф империи он имел право на высокий титул. Возможно, чиновники, готовившие указ царя, действовали по заведенному порядку, приводя в соответствие должность и звание «увольняемого» по смерти поэта. Царь мог пропустить несанкционированное повышение. Но вероятнее всего другое - звание камергера с самого начала присутствовало в перечне царских милостей семье поэта. Николай сознательно подписал указ и лишь затем пошел на попятную. Почему? Об этом чуть позже. Царский указ ввел в заблуждение членов военного суда, и они едва ли не до конца своего разбирательства продолжали величать поэта камергером.
Пока Военная комиссия занималась утверждением состава суда, следователь Галахов тем же днем, 3 февраля, произвел первый допрос Данзаса и Дантеса - последнего, из-за ранения, по месту жительства. Кавалергард подтвердил самые общие сведения. Он дрался на пистолетах с камергером Пушкиным, ранил его в правый бок и сам был ранен в правую руку. Секундантами при дуэли были Данзас и Аршиак. Кроме них о дуэли знал лишь нидерландский посланник барон Геккерен. Данзас ничего нового к этому не добавил.
5 февраля комиссия вынесла решение об освидетельствовании Дантеса, и в тот же день полковой военный врач Стефанович, осмотрев кавалергарда, нашел, что, несмотря на ранение,
больной может ходить по комнате, разговаривает свободно, ясно и удовлетворительно... имеет обыкновенную небольшую лихорадку, вообще же он кажется в хорошем и надежном к выздоровлению состоянии.
На следующий день Дантес вместе с Данзасом был вызван в суд.
Первым допрашивали Дантеса. Сначала он отвечал на протокольные вопросы: как зовут, сколько лет от роду, каким наукам и где обучался, какой веры, когда был принят на службу, чем отличился и проштрафился. Из ответов явствовало, что Георгий Барон Д.Геккерен, уроженец Кольмор-Альзаса, 25-ти лет, воспитанный в Французском королевском военном училище, веры римско-католической, у Святого причастия был 7-го января этого года, в службу Его Императорского Величества поступил 8-го февраля 1834 года, присягу давал только в верность службы, у родителей было недвижимое в Альзасе, штрафов не имел.
Затем был задан главный вопрос:
- Комиссия просит Вас сделать объяснение... за что у Вас с Пушкиным произошла ссора ...не имеете ли Вы в доказательство Вашего объяснения сослаться на кого-либо из свидетелей, или же на какие документы?[742]
Дантес ответил на это перечнем хорошо известных фактов:
- Дуэль учинена мною ... причина же побудившая меня вызвать его (Пушкина - А.Л,) на оную следующая: в Ноябре м-це 1836 года получил я словесной и без причинной Камергера Пушкина вызов на дуель, которой мною был принят; спустя некоторое время Камергер Пушкин без всякого со мною объяснения словесно просил Нидерландского посланника Барона Д.Геккерена передать мне, что вызов свой он уничтожает, на что я не мог согласиться потому, что приняв без причинной вызов его на дуэль полагал, что честь моя не позволяет мне отозваться от данного ему мною слова; тогда Камергер Пушкин по требованию моему назначенному с моей стороны Секунданту находящемуся при Французском посольстве Гр. Д.Аршиаку дал письмо в коем объяснял, что он ошибся в поведении моем и что он более еще находит оное благородным и вовсе не оскорбительным для его чести, что соглашался повторить и словесно, с того дня я не имел с ним никаких сношений кроме учтивостей. Генваря 26-го Нидерландский посланник Барон Геккерен получил от Камергера Пушкина оскорбительное письмо касающееся до моей чести, которое якобы он не адресовал на мое имя единственно потому, что щитаит меня подлецом и слишком ниским. Все сие может подтвердиться письмами находящимися у Его Императорского Величества[743].
Из расплывчатого монолога Дантеса видно, что Геккерны решили прибегнуть к тактике, уже оправдавшей себя в ноябре: не говоря лишнего, представляясь наивными и обескураженными, они как будто добровольно отдавали инициативу в руки противника, в данном случае, судьям, ожидания с их стороны опрометчивых поступков. Отступали Геккерны не беспорядочно, а за спины авторитетных и влиятельных лиц. Даже имя царя, упомянутое к месту, создавало впечатление об их особом отношении с властью.
На последний вопрос - знал ли кто еще о дуэли между ним и Пушкиным – Дантес неожиданно «вспомнил» о Вяземском:
- К сему присовокупляю что реляция всего учиненнаго нами дуэля вручена вышеупомянутым секундантом моим при отъезде его из С. Питербурга камергеру князю Вяземскому, которой до получения оной о имеющей быть между нами дуэли ничего не знал.
С какою целью Дантес произнес имя Вяземского, если тот, по его же словам, никакого отношения к дуэли не имел? Зато ближайший друг поэта мог подтвердить, что поведение Дантеса не выходило за рамки приличия. Была ли у них об этом предварительная договоренность - страшно даже подумать?! И все же Вяземский поступил так, как этого хотели Геккеры.
8-го февраля князя вызвали в суд и задали прямой вопрос:
- Неизвестно ли вам за что именно произошла между камергером Пушкиным и поручиком борономъ Д. Геккореном ссора?
И попросили объяснить всё как можно подробнее.
Вяземский понес околесицу, что реляции, о которой говорил Дантес, у него нет, а есть известное письмо Аршиака «с изложением случившегося» (что, одно и то же – А.Л.). Объяснил, как и с какой целью оно попало к нему в руки. А вот на вопрос, способный прояснить существо дела, ответил с поразительной для него скромностью:
- Не слыхал я никогда ни от Александра Сергеевича Пушкина, ни от барона Геккерна о причинах имевших последствием cиe несчастное происшествие…
Вот и всё. Умыл руки. Надо ли говорить, в каком виде предстал вызов поэта после заявления Вяземского - ведь в уголовных делах немотивированная агрессия всегда рассматривалась как тяжкое преступление! И ни одного слова в защиту друга! Ни тебе упоминания об анонимке, ни одного упрека кавалергарда в нескромном поведении - ничего такого, что хоть как-то оправдало бы поведение Пушкина?!