Воздух был заряжен грозой. Ходили анонимные письма, обвиняющие красавицу Пушкину, жену поэта, в том, что она позволяет Дантесу ухаживать за ней. Негритянская кровь Пушкина вскипела. Папа, который проявлял к нему интерес, как к славе России, и желал добра его жене, столь же доброй, как и красивой, приложил все усилия к тому, чтобы его успокоить. Бенкендорфу было поручено предпринять поиски автора писем. Друзья нашли только одно средство, чтобы обезоружить подозрения. Дантес должен был жениться на младшей сестре г-жи Пушкиной, довольно мало интересной особе. Но было слишком поздно; разбуженная ревность не смогла быть отвлечена. Среди шести танцоров находился Дантес! Несколько дней спустя он дрался на дуэли, и Пушкин пал смертельно раненный его рукой. Можно представить себе впечатление на Папа. Эта смерть Пушкина была событием, общественной катастрофой. Вся Россия горячо отнеслась к его кончине, требуя возмездия.[761]
Но возмездия не последовало. Царь знал, что Дантес был виновен не более других светских повес, стремящихся залезть в чью-нибудь супружескую постель. Правда, его приемный отец неосторожно обнаружил увлечения самого Николая. И перед кем - перед братом жены! Но как поставишь наглеца на место, когда любой шаг в этом направлении означал бы косвенное признание своей вины?! Смерть Пушкина была отличным поводом для выдворения Геккернов из страны. Так что генерал-аудитор Ноинский не напрасно тратил свое красноречие!
Анонимку Геккерны не писали - это показало расследование Бенкендорфа, проведенное еще до январских событий. Царь, мог передать сведения в суд, но тогда светское мнение перекинулось бы на сторону Геккернов и их выдворение оказалось бы под вопросом. К тем же непредсказуемым последствиям могло привести и появление в суде Натальи Николаевны, которая без сомнения подтвердила бы вполне сдержанное поведение Дантеса после женитьбы. А так, члены суда, осведомленные о настроении двора и вдохновленные приступом народного возмущения легко расправились с Геккернами.
Последняя мистификация Пушкина (Вместо заключения)
Но кто же тогда написал анонимный пасквиль - вопрос, которым уже более столетия задаются многие исследователи и почитатели таланта поэта! Способ появления этого документа, и его содержание, говорит о том, что автором его не был случайный человек. Он находился рядом с Пушкиным. Однако, как уже говорилось, ни Геккерны, ни Гагарин, никто другой из близких и дальних недоброжелателей поэта пасквиль не писал.
Несколько лет назад, накануне печально известных событий, потрясших отечественные финансы, один из моих знакомых, владелец небольшого букинистического магазина и любитель русской словесности, зная, что я серьезно занимаюсь историей литературы 19 века, принес мне последнее прижизненное издание пушкинского «Онегина» 1837 года. Само по себе явление этой миниатюрной книги казалось чудом, но в ней хранился еще и сложенный вдвое пожелтевший листок, который особенно заинтересовал моего знакомого. В нем было написано:
У Обухова моста, о судьбах Промысла. П. говорил, что как бы он не шутил с судьбой, судьба шутит злее. Придумал мистификацию - на манер «диплома рогоносца», припугнуть приятелей, которые не верили, что N лезет к нему в душу и постель. Разослал в конвертах. А все оказалось правдой – жена в слезах, приятели потеряны. Как им сказать, что все шутка. Меня он пропустил, потому что я человек благоволения – итак все пойму.
Кто писал эти строки, и о ком шла речь? Букинист считал, что ему посчастливилось найти записку Плетнева с описанием его известной встречи с Пушкиным на Обуховом мосту. Я не смог ни разубедить, ни уверить его. Он ушел, унося свой ценный груз, с тем, чтобы вскоре покинуть страну, не принесшей ему коммерческого успеха, а я с тех пор стал временами возвращаться к его догадке и задаваться вопросом, возможно ли такое, чтобы поэт написал на себя анонимку?
Безусловно, в самом явлении анонимки не было ничего оригинального. Идею мистификации могли подсказать поэту распространившиеся в это время в свете похожие дипломы, которыми молодежь задирала женатых мужчин.
Многое могла бы прояснить экспертиза. Казалось бы, чего проще взять и сравнить почерки поэта и автора анонимки! Но и здесь были и остаются свои серьезные трудности. Рукописи Пушкина охраняются тщательным образом. Чтобы получить их в работу, а тем более для передачи на экспертизу, надо предъявить веские основания, убедить сотрудников Пушкинского дома в продуманности такого шага, преодолеть инерцию мышления – ведь речь идет все же об обвинении поэта. Здесь двумя словами не обойдешься - нужна целая книга, а, возможно, и апелляция к общественному мнению.
Но и это еще не все: потребуется привлечение ведущих специалистов разных государственных и частных институтов. Одному человеку такое дело не осилить. Хорошо известно, чем заканчиваются частные расследования - взять хотя бы «экспертизу» Щеголева. Когда чего-то очень хочется, невольно идешь на упрощения и подтасовку фактов. Пусть специальным анализом занимаются свежие головы!
А для начала обратимся к результатам последнего исследования, проведенного Всесоюзным научно-исследовательским институтом судебных экспертиз.
В нем содержатся довольно неожиданные и особенно интересные для нашего случая замечания - в частности, в нем утверждается, что оба сохранившиеся диплома, в том числе и адрес, написаны были одним лицом, человеком светского круга, но не французом, кроме того, составителем и исполнителем «диплома», вероятнее всего, был один и тот же человек.
Все это очень подходит Пушкину: он был светским человеком, хорошо знавшим французский язык и способным из-за невнимательности допускать ошибки. И росчерк в конце обоих копий - в каждом из них разный - любимый пушкинский способ завершать рукопись. И уж если следовать этой мысли, то только поэту из всего круга подозреваемых лиц было безопасно выступать одновременно и составителем и распространителем этого скандального документа!
Как же могла работать мысль Пушкина? Решил ли он просто развеселить друзей своей «находкой» или намеренно готовил им испытание - ведь интересно же понаблюдать за поведением «благонамеренных» Вяземских и Карамзиных в щекотливой ситуации - вопрос, которому, вероятно, суждено остаться без ответа? Ясно одно, что для Пушкина, находившегося в сложном двусмысленном положении, шутка, даже столь сомнительная и тяжеловесная, могла послужить своеобразной отдушиной и поводом для откровенного объяснения с друзьями, которые старательно делали вид, что ничего особенного с поэтом не происходит.
Пушкин, конечно, говорил им о своих финансовых затруднениях, о том, что небольшое жалование не позволяет ему сосредоточиться на написании одной «Истории Петра», и в то же время исторические занятия мешают доходному литературному труду. Но друзья Пушкина знали и человеческие слабости поэта. Вероятно, они советовали ему вести себя скромнее, исполнять придворные обязанности и тем добиваться милостей от царя, в том числе и материальных. Однако, у подобного смирения была и оборотная сторона, о которой друзья предпочитали умалчивать - вряд ли царь, добившись покорности поэта, удержался бы от соблазна залезть к нему в постель!