Поначалу связь кавалергарда с Екатериной Николаевной Гончаровой тоже не нравилась Геккерну. Но теперь она казалась счастливой находкой. Особенной красотой Екатерина не отличалась, но была достаточно оригинальной и яркой женщиной. Отсутствие богатого приданного у сестер Гончаровых не пугало посланника. Нужны были не деньги, а положение в обществе, а с этим у Екатерины все было в полном порядке: фрейлина и племянница влиятельной Е.И.Загряжской могла составить выгодную партию. К тому же оказаться свояком блистательной Натальи Николаевны и разделить с ней внимание света и царя тоже сулило определенную выгоду. Так что Геккерны были довольны: женитьба Дантеса на Екатерине, с одной стороны, одергивала Пушкина, а с другой защищала их от неизбежных гонений власти.
Однако, требовалось время, чтобы запустить план в действие, получить формальное согласие невесты, а, главное, самой Е.И.Загряжской. Посетив Пушкина и написав Дантесу, находящемуся в полку на дежурстве, короткую записку, Геккерн тут же направился к тетке Гончаровых, где узнал, среди множества приятных новостей, одну весьма неприятную, о чем тут же сообщил приемному сыну. Письма посланника не сохранились, но ответная записка Дантеса[60], составленная, вероятно, поздно вечером, позволяет судить, о чем шла речь:
Мой драгоценный друг, благодарю за две присланные тобою записки. Они меня немного успокоили, я в этом нуждался и пишу эти несколько слов, чтобы повторить, что всецело на тебя полагаюсь, какое бы ты решение не принял, будучи заранее убежден, что во всем этом деле ты станешь действовать лучше моего. Бог мой, я не сетую на женщину и счастлив, зная, что она спокойна, но это большая неосторожность либо безумие, чего я, к тому же, не понимаю, как и того, какова была ее цель. Записку пришли завтра, чтоб знать, не случилось ли чего за ночь, кроме того, ты не говоришь, виделся ли с сестрой у тетки и откуда ты знаешь, что она призналась в письмах… Во всем этом Екатерина – доброе создание, оно ведет себя восхитительно[61].
Кавалергард находился под впечатлением, произведенным двумя записками. Первая, была безусловно успокоительной, поскольку извещала о двухнедельной отсрочке, вторая, в целом, тоже говорила об успехе – согласии Загряжской на сватовство Дантеса. Огорчало лишь известие о «неумном» поведении жены поэта. Ничего серьезного, компрометирующего Наталью Николаевну, записки, как уже отмечалось, не содержали, иначе Дантес так легко не заговорил бы о них в суде, но все же являли бестактность, поскольку были адресованы замужней женщине. Сам факт их существования, не говоря уже о содержании, требовал объяснений, и они тут же последовали. Геккерны написали Наталье Николаевне письмо в извинительном тоне, зная, что она непременно покажет его мужу:
Мне возразят, что я должен бы был повлиять на сына? Г-жа Пушкина и на это могла бы дать удовлетворительный ответ, воспроизведя письмо, которое я потребовал от сына, — письмо, адресованное к ней, в котором он заявлял, что отказывается от каких бы то ни было видов на нее. Письмо отнес я сам и вручил его в собственные руки. Г-жа Пушкина воспользовалась им, чтобы доказать мужу и родне, что она никогда не забывала вполне своих обязанностей[62].
Естественно, никакого особого давления посланник на сына не оказывал, и решение было принято согласованно, но действовать Геккерну пришлось в одиночку. Когда именно, он передал письмо Наталье Николаевне, неизвестно, но, думается, произошло это в ближайшие день-два.
В записке Дантеса особым образом высвечена роль Екатерины. Ее поведение названо восхитительным, и это как будто бы не оставляет сомнений в ее разрушительном сотрудничестве с Геккернами. Но что понимать под сотрудничеством, если речь шла о давно уже установленных близких отношениях между молодыми людьми?! Нет ничего удивительного в том, что Екатерина рассказывала кавалергарду обо всем происходящем с ней в эти дни. И надо полагать, домашние знали об этом и могли заранее решить, о чем говорить, а о чем умолчать в присутствии старшей сестры.
Но вот вопрос Дантеса: «ты не говоришь, виделся ли с сестрой у тетки и откуда ты знаешь, что она призналась в письмах?» - при всей кажущейся простоте, заставляет задуматься. Если не Екатерина, то кто тогда предупредил посланника? Выходит, в доме поэта был подлинный, «тайный» осведомитель Геккернов? И хотя прямой ответ посланника не известен, не трудно догадаться, что это была Александрина. Никого другого Пушкин и Наталья Николаевна не стали бы посвящать в подробности своего объяснения. И никто другой не решился бы сплетничать об этом, пусть даже доносить тетке (предположим, что Геккерн узнал новость от нее).
Но вернемся назад - к началу дня 6 ноября. При встрече с Пушкиным Геккерн произнес заготовленную речь, будто из разговора с сыном понял, что его неловкое поведение с Натальей Николаевной могло раздражать поэта, но предложил все списать на огрехи молодости, поскольку кавалергард, по его словам, собирался в самое ближайшее время связать судьбу с другой женщиной. Имя невесты, естественно, не называлось, а правила хорошего тона не позволяли Пушкину осведомиться о нем до оглашения помолвки. Собственно, для ее осуществления Геккерн и попросил недельную отсрочку.
Это был в высшей степени «дипломатический» разговор – искусство, за которое потом оба расплачивались. О встрече у Полетики не говорили, об анонимке тоже – иначе пришлось бы хвататься за пистолеты. Обошлись общими фразами и намеками. Еще бы - женитьба кавалергарда устраивала Пушкина! Она выглядела обычным на Руси наказанием буй-молодца. Поэт с удовольствием добавил от себя еще недельку, чтоб только это мероприятие состоялось.
Теперь можно было выйти к жене и сказать, что ее чудесный поклонник утешился в объятиях другой женщины. Думается, Пушкин на какое-то мгновение испытал удовлетворение, а Наталья Николаевна смущение и разочарование. Это позволило поэту впоследствии заключить:
я заставил вашего сына играть роль столь потешную и жалкую, что моя жена, удивленная такой пошлостью, не могла удержаться от смеха, и то чувство, которое, быть может, и вызывала в ней эта великая и возвышенная страсть, угасло в отвращении самом спокойном и вполне заслуженном.
В таком приподнятом настроении и застал Пушкина вернувшийся Жуковский. Как проходил их первый разговор?
«Привет, Александр Сергеич, я слышал, ты собираешься драться?».
А может, Жуковский спросил: «Я видел Геккерна. Что у тебя с ним?»
Или поэт сам, не дожидаясь вопросов, выложил: «Вот пришел папаша извиняться за поведение сынка. Женят теперь молодца».