От Геккерна Жуковский узнал, что еще один друг Пушкина Виельгорский пытается самостоятельно расследовать причины дуэли. Посланник рассказал, что Вьельгорский, пригласив к себе Дантеса домой для разговора, рассказал о существовании анонимного пасквиля, затрагивающего честь Натальи Николаевны. Так Геккерны узнали, что есть документ, в появлении которого Пушкин винил кавалергарда. Думается, Жуковскому трудно было, что-либо возразить или добавить к этому. При расставании Геккерн заверил друга поэта, что помолвка Дантеса состоится в самое кратчайшее время.
На следующее утро начались переговоры. Жуковский записал:
8 [ноября]. Pourparlers[82]. Геккерн у Загряжской. Я у Пушкина. Большее спокойствие. Его слезы. То, что я говорил о его отношениях[83].
Не трудно предположить, о чем говорили Геккерн с Загряжской. Сложнее оценить внутренний драматизм этой встречи. Ведь Екатерина Ивановна как светская дама понимала, что выбор кавалергарда был не самым лучшим. К тому же она знала о конфликте Дантеса с Пушкиным, и могла без труда расстроить свадьбу. Ей, по-своему любящей поэта и племянниц, не надо было объяснять, что свадьба ударит по самолюбию Пушкина и превратит в кошмар жизнь младшей племянницы? И ради этого стоило рисковать судьбой Екатерины, отдавая ее в руки человека, поведение которого вызывало сомнение? Скажи Загряжская «нет» - и Геккернам пришлось бы искать другой вариант, безусловно, устраивающий Пушкина. Но, видимо, у нее не было другого выхода, как принять предложение Дантеса.
Можно, конечно, спорить, как далеко зашли отношения Екатерины с красавцем-кавалергардом, зачала ли она от него ребенка до[84] или после свадьбы? Можно даже попытаться объяснить появление в декабрьской записке Дантеса фразы о «растущей картошке» заботой молодоженов о каком-нибудь экзотическом растении или «сопливом носе невесты»[85]. В свое время много шуму наделало письмо Натальи Ивановны, в котором она уже 15 мая 1837 года осведомлялась у дочери: кому поручишь ты надзор за малюткой на время твоего отсутствия?». И тогда Ободовская и Дементьев убедительно доказали[86], что Наталья Ивановна ошиблась в написании года, и старшая дочь Екатерины Матильда-Евгения родилась как и положено 19 октября 1837 года, то есть спустя ровно девять месяцев после свадьбы родителей. Правда, на свидетельстве о рождении Матильды нет подписи врача, как у других детей Дантеса, что опять же вызывает сомнение в подлинности документа, но и это имеет свое объяснение[87].
Но почему так важно знать, ждала сестра Натальи Николаевны ребенка до свадьбы или нет? Не потому ли, что мысль о внезапном сватовстве Дантеса существенно упрощает понимание дуэльной истории, позволяет видеть в кавалергарде чужака, незаконно ворвавшегося в ближайшее окружение поэта, а потому получившего надлежащий отпор.
Между тем, нет нужды искать доказательства добрачной связи Екатерины и Дантеса. Они налицо. Одно то, что сватовство кавалергарда было принято столь поспешно и без раздумий, уже говорит, что в семье Пушкиных-Гончаровых знали о его отношениях с Екатериной, не исключая возможной беременности, и готовились к любому развитию событий. Когда Жуковский пожелал убедиться в том, ему просто показали некие «материальные» доказательства (вероятно, часть любовной переписки?). А знаменитая фраза Загряжской, обращенная к другу поэта, после объявления помолвки: «Слава Богу кажется все кончено… все концы в воду»?! Неужто она ни о чем не говорит?!
Знали или, по крайней мере, догадывались об особом «ухаживании» Дантеса за Екатериной и друзья поэта. Вспомним, что Софья Карамзина писала в своих письмах до помолвки Екатерины и после. В сентябре она с теплотой упоминает о Дантесе
который продолжает всё те же штуки, что и прежде, - не отходя ни на шаг от Екатерины Гончаровой, он издали бросает нежные взгляды на Натали[88]
А в ноябре, после объявления помолвки, игривый тон ее послания сменяется тяжелой иронией:
Поведение молодой особы, каким бы оно ни было компрометирующим, в сущности компрометировало только другое лицо, ибо кто смотрит на посредственную живопись, если рядом — Мадонна Рафаэля? А вот нашелся охотник до этой живописи, возможно потому, что ее дешевле можно было приобрести[89].
Иными словами, связь Екатерины и Дантеса протекала у всех на виду, но всерьез ее никто не воспринимал, поскольку видели в ней лишь прикрытие интриги, развернувшейся вокруг Натальи Николаевны.
Но совсем иначе смотрела на это семья Екатерины и жена поэта. Как уже говорилось, «сводничество» Натальи Николаевны поощрялось Загряжской. Ничего не поделаешь, Екатерина была влюблена в Дантеса. Сестра помогала сестре, что тут такого, думала тетушка? То, что они зашли слишком далеко, а Пушкин и общество все поняли превратно? Ну, так что же - надо им все растолковать. И Жуковский поможет.
Вот только не знала Екатерина Ивановна ничего о встрече у Полетики, а сказать ей было некому. Наталья Николаевна молчала, потому что полностью положилась на мужа, а Пушкин и Геккерны ждали, кто первым из них проговорится. Узнав о вызове, Загряжская, решила, что поэт ошибся, обрушив свою ревность на Дантеса, поскольку ухаживание кавалергарда за Екатериной происходило в присутствии Натальи Николаевны и могло быть неправильно истолковано. Согласился с ней и Жуковский.
Оставалось лишь переубедить Пушкина и общество? И тут сватовство Геккернов оказывалось просто необходимым. Загряжская с радостью согласилась на него, не подозревая, что тем самым открывает дорогу новым, еще более трагическим, событиям.
8 ноября Жуковский в переговорах не участвовал, но, отправляясь утром к Пушкину, был твердо уверен в сватовстве Дантеса и надеялся, что сможет уговорить поэта отозвать вызов. И опять Жуковский ошибся в настроении друга. Обдумав странное поведение Геккернов и свое положение при дворе, Пушкин уже приготовился к отчаянным действиям, если не сказать больше. Да, он выглядел успокоенным, как бывает с крупной натурой, принявшей важное решение. Скорее всего, он рассказал другу о письме к Канкрину. Друзья вновь обсудили отношения поэта с царем, которые могли окончательно испортиться из-за дуэли. Вероятно, вспомнили о пушкинских отставках и то, к чему они приводили. Поэт расчувствовался. Жуковский принял это за готовность уладить конфликт, и напрасно, поскольку Пушкин, похоже, еще более утвердился в своем желании устроить скандал, который помог бы ему разом решить все проблемы. Каким же образом? А вот каким.
Поговорив с Жуковским, Пушкин отправился на именины к Яковлеву, лицейскому товарищу, с тем, чтобы, как полагают исследователи, расспросить его, директора типографии, о сорте бумаги, на которой был написан пасквиль, и окончательно убедиться в ее «посольском» происхождении. Но стоило ли поэту специально дожидаться именин друга, чтобы сделать то, что он должен предпринять еще до отправки вызова? Сам Пушкин прекрасно понимал это, когда в письме к Бенкендорфу, писал, что, получив пасквиль, «по виду бумаги ... в ту же минуту (А.Л.) удостоверился» в виновности Геккерна. Выходит, его вовсе не интересовали свидетельства друга, и он просто пришел к нему на именины. А вот почему в самый разгар праздника поэт решил показать анонимку - вопрос, требующий особого осмысления?