Попутно заметим, если бы Геккерны, действительно, участвовали в составлении анонимки, встреча, в присутствии столь влиятельного лица, как Жуковский, была бы авантюрой, явно противоречащей дипломатической выучке посланника. Всегда есть вероятность, что противник обладает сведениями, способными поставить в неловкое положение, и выяснять это лучше без свидетелей. И наоборот, имей Пушкин доказательства вины Геккернов, более удобного случая «посчитаться» с обидчиками трудно было представить. Но, как мы знаем, Пушкин наотрез отказался от этой возможности.
Получив письмо, Жуковский отправился к Геккернам, где и застал Дантеса. Позже в конспекте появится запись:
9 [ноября]. Les revelations de Heckern[93]. — Мое предложение посредничества. Сцена втроем с отцом и сыном. Мое предложение свидания[94].
В чем же состояло открытие (разоблачение) или откровение (признание) посланника - перевод с французского предполагает разночтения и новые подходы? Заметим, что Жуковский употребляет в своем коротком конспекте выражение les revelations дважды и оба раза в разделительном смысле: «Возвращение к Пушкину. Les revelations. Его бешенство» и «Les revelations de Heckern - Мое предложение посредничества». Уберите les revelations и свидетельства Жуковского примут странную последовательность. В каждом отдельном случае они могли бы обозначать какую-то важную мысль, какое-то разоблачение, но употребленные в разном контексте, скорее всего, являлись замещением русского слова объяснения: «Возвращение к Пушкину. Объяснения. Его бешенство» и «Объяснения Геккерна - Мое предложение посредничества».
Выслушав аргументы противной стороны, Жуковский нашел их разумными. Он предложил организовать встречу кавалергарда с Пушкиным, чтобы противники могли снять взаимные претензии. В разговоре Дантес выражал готовность самостоятельно начать переговоры, но посланник убедил его, что у друга поэта это получится гораздо лучше. В качестве аргумента ему разрешили использовать письмо, полученное от Геккернов накануне.
В этот день был написан еще один документ, раскрывающий новые, неожиданные подробности дуэльной истории. Речь идет о письме Екатерины Гончаровой, будущей невесты и жены Дантеса, к брату Дмитрию. Оно начиналось так:
Я сомневаюсь, что мое сегодняшнее письмо будет очень веселым, дорогой Дмитрий, так как я не только не нахожусь в веселом настроении, но наоборот, мне тоскливо до смерти[95].
Оговорка не случайна: Екатерина пишет по радостному поводу в благодарность за переданное ей письмо Носову - своеобразную расписку, по которой петербургский коммерсант, компаньон брата, выдавал деньги на содержание сестер Гончаровых. Но это ее не веселит. Она просит не задерживаться с очередной посылкой к 1 декабря, поскольку, имея обязанности фрейлины, должна была подготовиться к именинам Николая (6 декабря).
В середине письма Екатерина говорит об аресте брата Ивана, демонстрируя тем самым неведение относительно причины его недавнего появления в Петербурге, и вновь возвращается к тому, что особенно волнует ее:
Я счастлива узнать, дорогой друг, что ты по-прежнему доволен своей судьбой, дай Бог чтобы это было всегда, а для меня, в тех горестях, которые небу было угодно мне ниспослать, истинное утешение знать, что ты по крайней мере счастлив; что же касается меня, то мое счастье уже безвозвратно утеряно, я слишком хорошо уверена, что оно и я никогда не встретимся на этой многострадальной земле, и единственная милость, которую я прошу у Бога это положить конец жизни столь мало полезной, если не сказать больше, как моя. Счастье для всей моей семьи и смерть для меня — вот что мне нужно, вот о чем я беспрестанно умоляю всевышнего. Впрочем, поговорим о другом, я не хочу чтобы тебе, спокойному и довольному, передалась моя черная меланхолия[96].
Возможно, этот фрагмент написан под влиянием романтической литературы и театральной культуры, но он не отменяет главного: Екатерина знала о неудачной попытке Жуковского примирить Пушкина с Геккернами. Сватовство Дантеса она назвала своим счастьем, осознавая, что в новых условиях оно невозможно, поскольку противоречит счастью семьи. Ее трудно заподозрить в безумном ослеплении любовью к Дантесу. Между тем, фраза «мое счастье уже безвозвратно утеряно» позволяет судить, что у Екатерины была основательная надежда на брак с кавалергардом, и в тот день она оказалась сильно разрушенной.
Заканчивается письмо следующим сообщением:
Вот сударь мой братец какая бумага замечательная, и тебе бы надо для каждой из нас изготовить с такими же штемпелями, а также и меньшего формата для записок, штемпелеванную как и почтовая[97].
Ох, уж эта бумага! Упоминание о ней всегда так многозначительно: сначала у Пушкина, потом у Яковлева, и вот теперь у Екатерины. А между тем, что тут особенного - Гончаровы производили бумагу отличного качества, в том числе и для дипломатических посольств? Правда, на это не обращают внимание, ищут следы дорогой бумаги в иностранных представительствах, а зря. Ведь письмо Екатерины до сих пор хранится в архиве, что если взглянуть на него «по-новому»? Но об этом позже.
Оказавшись у Пушкина утром 10-го ноября, Жуковский показал ему письмо Геккерна вовсе не для оправдания своей посреднической деятельности - это было бы нелепо в отношениях давних друзей - а как свидетельство серьезных намерений Дантеса. Жуковский искренне полагал, что причина вызова, благодаря этому документу, становилась несущественной. Друг поэта действовал в интересах Пушкина и просто как порядочный человек, а вовсе не находился под влиянием лицемерного Геккерна, как принято думать.
Кроме того, женитьба - разве не лучший шаг к примирению враждующих сторон!? Аристократия испокон веков таким способом улаживала конфликты и прекращала войны между родами и целыми государствами. Самолюбие поэта могло быть удовлетворено, думал Жуковский. Он даже приготовил черновик письма, в котором поэт ответно просил бы Геккернов принять его, Жуковского, посреднические услуги. Вот каково было убеждение, что все делается во благо поэта и должно быть им понято и принято! Как же удивился Жуковский, вновь натолкнувшись на яростное сопротивление Пушкина?!
Поэт по иному взглянул на письмо посланника. Оно говорило ему, что Геккерны не собираются приносить извинения, а представляют дело так, будто женитьба Дантеса сама собой снимет всякое недоразумение между противниками. Как уже говорилось, такой вариант был возможен - женись кавалергард на любой девице не из семьи Пушкина. Честный человек не должен был вступать в родственные отношения с теми, кого недавно жестоко оскорбил.
Уже тогда негодование поэта могло обернуться новым вызовом, поверь он по-настоящему в женитьбу Дантеса на Екатерине. Но письмо Геккерна, хоть и содержало намек на сватовство, еще ничем не обязывало кавалергарда. В такой ситуации дать согласие на брак, означало бы подыграть противникам, поэтому Пушкин, не снижая остроты конфликта, просто подтвердил вызов, оставляя прежние договоренности в силе. Ему важно было заставить Геккернов женить Дантеса на ком угодно, только не на Екатерине - тогда бы распространившийся слух об анонимке сам «раздавил» кавалергарда.