Вообще же удивляет интеллектуальная сторона исследовательского и гражданского интереса к Пушкину. Насколько он избирателен, как далек от путей нравственности! Рассуждая о высоких чувствах, большинство исследователей с каким-то приподнятым настроением допускают мысль о так называемом благополучном исходе дуэли. Пушкин убивает Дантеса! Это возможно? Конечно, возможно. Для тех, кто считает Христа исторической личностью, поцелуй Иуды литературной метафорой, а тайну человеческого духа - суммой выработанных рефлексов. Признать, что у смертельной дуэли не может быть благополучного исхода они не в силах – ведь в честнейшей битве один на один выживает сильнейший. Но почему сильнейшим оказался Дантес - загадка для них непосильная, противоречие неразрешимое?!
На следующий день, во вторник, 24 ноября на именинах у Е.А. Карамзиной Жуковский, увидевшись с Соллогубом, успокоил его насчет Пушкина,
что дело он уладил и письмо послано не будет[177].
И, кажется, действительно, все устроилось, вошло в наезженную колею. И Пушкин вновь пошел к ростовщику Шишкину и получил от него 1200 рублей под залог жёниной турецкой шали (черной, с широкой каймой, малодержаной)[178].
А в установившейся тишине преданный друг Жуковский «аукал» поэта:
Неужели в самом деле ты не хочешь ходить ко мне, Александр Сергеевич. Это производит в душе моей неприятное колыхание. Уповаю, что нынче наслаждусь твоим лицезрением.[179]
Междуэлье
Междуэлье - время паузы, деятельного безвременья. Великие актеры подчеркивают паузой глубину мысли, великие драмы - глубину конфликта. Бессмысленно наполнять ее пошлой суетой, заламыванием рук. Многозначительное кривлянье лишь умаляет действие, наводит забвение. В неприметном движении событий, странном их сближении, в неброской выразительности присутствует своя строгая гармония.
А. И. Тургенев приехал в Петербург, когда дуэльная история, казалось, исчерпала себя и замерла на месте. С. Н. Карамзина писала брату:
В среду 25-го мы были неожиданно обрадованы приездом Александра Тургенева, оживившего наш вечерний чай своим прелестным умом, остротами и неисчерпаемым запасом пикантных анекдотов обо всех выдающихся представителях рода человеческого[180].
А.И. Тургенев, археограф и камергер, вместе с Жуковским на протяжении многих лет отечески опекал поэта, даря ему любовь, которую тот не дополучал от родного отца и матери. Старше Пушкина, на пятнадцать и шестнадцать лет соответственно, друзья направляли поэта, оберегая его от ошибок молодости и непродуманных действий. Благодаря стараниям Тургенева, в то время директора департамента духовных дел, Пушкин поступил в Лицей. Тогда поэт писал о старшем друге с иронией, свойственной юности: «Тургенев, верный покровитель» (1817), «В себе все блага заключая» (1819). Но спустя годы их отношения изменились, стали мягче и доверительнее. Поэт охотно привлекал Тургенева к своим историческим занятиям. И не случайно их общение в последние месяцы жизни Пушкина явилось единственной отдушиной, которую поэт искал и не находил среди занятых собой более молодых друзей. Тургенев вспоминал:
Последнее время мы часто видались с ним и очень сблизились; он как-то более полюбил меня, а я находил в нем сокровища таланта, наблюдений и начитанности о России … редкие, единственные[181].
Тургеневу предстояло пройти тем же путем, что и Жуковскому, хотя и с меньшими издержками, проникнуть в тайну дуэльной истории и, наконец, в завершении своих поисков, обремененному неутешительным знанием в одиночестве проводить тело Пушкина в Святогорский монастырь. Он честно исполнил свой долг, пытаясь во всем разобраться и всему уделить внимание, но его старания не были поняты, а его голос – услышан. Дневник Тургенева, вернее, те короткие заметки, которыми он сопровождал свои ежедневные погружения в светскую жизнь Петербурга, большинством исследователей рассматривался лишь как сухой хронограф. Его содержательная сторона оставалась как бы незамеченной. Мыслям же, к которым Тургенев пришел в итоге, стыдливо отводилось место на задворках пухлых монографий в одном ряду с многочисленными воспоминаниями современников.
Между тем, дневник Тургенева тем и хорош, что он, подобно первой части конспекта Жуковского, был написан до гибели поэта и не содержал оценок и суждений, составленных под воздействием трагических событий. Читая его, можно заново, по крупицам восстановить события тех дней. В нем сохранился дух времени: все выражено предельно просто, естественно. Факты чередуются без нарочитой многозначительности, несколько монотонно, но от этого трагедия не убывает, а становится еще более насыщенной, как зреющая грозовая туча. Свободный от светских обязательств, отстраненный обществом из-за брата, скрывавшегося после декабристского восстания во Франции, он мог позволить себе роль трезвого, критически настроенного наблюдателя.
Все самые горячие новости Тургенев узнал в первый же день, объехав друзей поэта – основных участников дуэльной истории:
25 (ноября)... - к Татариновым, от них к Жуковскому. ...К гр. Велгурскому. К Вяземскому. ...Обедал у Татариновых, отыскал квартиру у Демута, № 1, за 30 руб. в неделю... После обеда к Вяземским, вечер у Карамзиной[182].
Ему, конечно, рассказали о сватовстве Дантеса и необъяснимом поведении Пушкина. Он и сам интересовался этим, поскольку писал брату сразу после смерти поэта:
Еще в Москве слышал я, что Пушкин и его приятели получили анонимное письмо[183].
Стало быть, одним из первых его вопросов было: что произошло с Пушкиным?!
Жуковский, зная о договоренности поэта с царем, вкратце изложил историю дуэли, намекнув (открыто он не мог говорить), что есть обстоятельства, способные предотвратить трагедию, а потому не стоит волноваться - все самое страшное позади. Но то, что Тургенев затем услышал от Карамзиной и Вяземских, вероятно, сильно озадачило его, если не сказать больше – обескуражило, и заставило впоследствии заняться собственным расследованием.
Друзья поэта, склонные позлословить, в красочных выражениях рассказали о необычном поведении Пушкина и его скандальных заявлениях. Удивляло то, что поэт не верил в женитьбу кавалергарда, уже официально объявленную, и даже бился об заклад, что она не состоится. Но почему он это делал, с какой целью - ни Вяземские, ни Карамзины не могли объяснить? Складывалась удивительная картина: с одной стороны – загадочное спокойствие Жуковского, а с другой – смущение и растерянность людей, повседневно окружавших поэта. Ничего, кроме тревоги, это не могло вызвать.