В набросках статьи о русской литературе поэт подтвердил ту же мысль:
Уважение к минувшему - вот черта, отличающая образованность от дикости[222].
Петр первым продемонстрировал неуважение к прошлому и расслабил нравственное могущество государства. Это хорошо понимали и враги России. В «Истории Петра» Пушкин приводил пример убийственного аргумента, которым пользовался крымский хан, подбивая турецкого султана к войне с россиянами:
Он писал к султану, что Петр, ниспровергая древние обычаи и самую веру своего народа, учреждает всё на немецкий образец…, что, ежели султан не закончит мира, то сей опасный нововводитель непременно погибнет от своих подданных[223].
Россия не погибла, не разделилась в междоусобице, благодаря тому, что реформы Петра, по мнению Карамзина, затронули лишь высшие слои общества, оставив до поры нетронутыми нравственные силы нижних сословий:
Петр ограничил свое преобразование дворянством. Дотоле, от сохи до престола, россияне сходствовали между собою некоторыми общими признаками наружности и в обыкновениях, — со времен Петровых высшие степени отделились от нижних, и русский земледелец, мещанин, купец увидел немцев в русских дворянах, ко вреду братского, народного единодушия государственных состояний[224].
Эта мысль особенно волновала Пушкина в последние годы жизни. Что бы он ни писал в эти годы, включая «Повести Белкина», «Дубровского», «Медный всадник» и «Капитанскую дочку», так или иначе было связано с осмыслением последствий трагического переворота, расслабившего дух и опору русского дворянства:
что такое знатное дворянство? И как его считать? По числу ли дворов, или по рангам. Разрушитель ответствовал: «Знатное дворянство по годности считать»»[225] (подчеркнуто Пушкиным – А.Л.).
Годности для чего или для кого? Для самовластья пусть даже и деятельного?! Сам же поэт был твердо убежден, что дворянство - «потомственное сословие народа высшее», награжденное народом «большими преимуществами касательно собственности и частной свободы» с «целию иметь мощных защитников или близких ко властям и непосредственных предстателей»[226] - как раз и должно быть независимо от власти:
Потомственность высшего дворянства есть гарантия его независимости; обратное неизбежно связано с тиранией или, вернее, с низким и дряблым деспотизмом[227].
О том же писал в своей «Записке» и Карамзин:
не следует, чтобы государь, единственный источник власти, имел причины унижать дворянство, столь же древнее, как и Россия… Надлежало бы не дворянству быть по чинам, но чинам по дворянству, т.е. для приобретения некоторых чинов надлежало бы необходимо требовать благородства, чего у нас со времен Петра Великого не соблюдается[228].
Сегодня трудно кого-либо привлечь разговором о благородстве? Разве что кинологов и коннозаводчиков?! А между тем и люди нуждаются в улучшении своей натуры! Во всяком случае, так думал поэт:
Чему учится дворянство? Независимости, храбрости, благородству (чести вообще). Не суть ли сии качества природные? так; но образ жизни может их развить, усилить - или задушить. - Нужны ли они в народе, так же как напр. трудолюбие? Нужны, ибо они la sauve garde (охрана – А.Л.) трудолюбивого класса, которому некогда развивать сии качества[229].
Петр I отобрал у народа защиту от нравственного расслабления, наводнив власть невоспитанными людьми, способными торговать честью и кичиться мнимым благородством. Русский в отрывке «Гости съезжались на дачу» иронизировал:
древнее русское дворянство …упало в неизвестность и составило род третьего состояния. Наша благородная чернь, к которой и я принадлежу, считает своими родоначальниками Рюрика и Мономаха … Но настоящая аристократия наша с трудом может назвать и своего деда. Древние роды их восходят до Петра и Елисаветы… Смешно только видеть в ничтожных внуках пирожников, денщиков, певчих и дьячков спесь герцога Monmorency…[230].
Но и этот порядок вещей, установленный Петром I, привлекающий якобы деятельных людей, не сулил ничего хорошего. Герой пушкинского «Романа в письмах» делает неутешительный вывод уже для всего дворянского сословия, как старого, так и нового:
Древние фамилии приходят в ничтожество: новые подымаются и в третьем поколении исчезают опять. Состояния сливаются, и ни одна фамилия не знает своих предков. К чему ведет такой политической материализм? Не знаю. Но пора положить ему преграды[231].
Столь осторожно Пушкин выражался в 1829 году, но в 1834-ом, поработав с историческими материалами, он уже твердо знал, к чему привел материализм Петра, и не стеснялся говорить об этом открыто брату Николая I:
Что касается до tiers etat (третье сословие – А.Л.), что же значит наше старинное дворянство с имениями, уничтоженными бесконечными раздроблениями, с просвещением, с ненавистью противу аристокрации и со всеми притязаниями на власть и богатства? Эдакой страшной стихии мятежей нет и в Европе. Кто были на площади 14 декабря? Одни дворяне. Сколько ж их будет при первом новом возмущении? Не знаю, а кажется много[232].
В нашей исторической памяти как-то поблекло воспоминание о том, что все наши революции и беспорядки в большинстве своем были организованы выходцами из дворянского сословия. И не мудрено - теряя подлинное дворянство, россияне теряли историческую память, а вместе с ней и традиционные семейные отношения, стремление к единству и потребность в братской любви.
Аристокрация чиновная не заменит аристокрации родовой, -
продолжал размышлять герой «Романа в письмах», -
Семейственные воспоминания дворянства должны быть историческими воспоминаниями народа. Но каковы семейственные воспоминания у детей коллежского асессора?[233]
Карамзин в «Записке» детально описал нарушенное Петром семейное единство народа:
Семейственные нравы не укрылись от влияния царской деятельности. Вельможи стали жить открытым домом; их супруга и дочери вышли из непроницаемых теремов своих; балы, ужины соединили один пол с другим в шумных залах; россиянки перестали краснеть от нескромного взора мужчин, и европейская вольность заступила место азиатского принуждения... Чем более мы успевали в людскости, в обходительности, тем более слабели связи родственные: имея множество приятелей, чувствуем менее нужды в друзьях и жертвуем свету союзом единокровия…
Теперь же, более ста лет находясь в школе иноземцев, без дерзости можем ли похвалиться своим гражданским достоинством?… Мы стали гражданами мира, но перестали быть, в некоторых случаях, гражданами России. Виною Петр.
Такой переворот невозможен был без разрушения религиозной основы общества, питавшей семейные традиции россиян, и Петр сокрушил ее с особым цинизмом и жестокостью: