Испытав «страшную лихорадку», кавалергард все же пошел на службу, а не свалился в постель: «ты найдешь меня у Бетанкура». В конце фразы он оговорился, что «испытывал безумное нравственное страдание», как бы намекая, что речь идет не столько о физическом, сколько о душевном нездоровье. Стало быть, нельзя решительно утверждать, что письмо свидетельствует о начале болезни. К тому же в нем содержатся факты, которые заставляют критически отнестись к версии Витале-Скрынникова.
Разъясняя суть интриги, Дантес уточняет, что «мужа там не было». Пушкин, действительно, отпускал свою жену одну с сестрами на светские балы, которые по тем или иным причинам не вызывали у него интереса. Но только не к Вяземским, только не в тесный круг друзей и знакомых! Чтобы не поехать туда и тем самым выказать пренебрежение близкими людьми, требовались веские основания, среди которых лишь одно принималось безоговорочно – болезнь. Пушкин заболел вслед за Дантесом 23 октября и появился у Вяземских 1 ноября. Кавалергард выздоровел 27 октября. Отсюда следует, что письмо он, вероятнее всего, написал между двумя последними датами.
Итак, Дантес пишет: «вчера я случайно провел весь вечер наедине с известной тебе дамой…почти час». Случайно … весь вечер… почти час. Что здесь - правда, а что вымысел? Случайным, похоже, оказалось отсутствие мужа, поскольку появление Натальи Николаевны у Вяземских трудно было назвать неожиданным! Весь вечер – это о месте пребывания, почти час – о времени отсутствия мужчин (вероятно, в самом начале раута).
Дантес утверждает, что он «собрался с мужеством и достаточно хорошо исполнил свою роль и даже был довольно весел». Что это была за роль? Уж, наверное, не та, о которой писала Софья Карамзина брату 19 сентября, сообщая, что кавалергард
продолжает всё те же штуки, что и прежде, - не отходя ни на шаг от Екатерины Гончаровой, он издали бросает нежные взгляды на Натали, с которой, в конце концов, все же танцевал мазурку.[21]
Любопытно, что и в следующем письме от 18 октября, уже в меланхолическом настроении, устав от демонстрации литературных способностей и позволив себе пошлости (один оборот чего стоит: «скоро будет спать на своем счастье» - это о женихе, добившемся руки невесты!), Карамзина, по сути дела, повторила ту же мысль без обиняков:
возобновились наши вечера, на которых с первого же дня заняли свои привычные места Натали Пушкина и Дантес, Екатерина Гончарова рядом с Александром, Александрина – с «Аркадием»[22].
Иными словами, ничего нового в отношениях кавалергарда и Натальи Николаевны Софья Карамзина не заметила, а должна была, если предположить, что встреча у Вяземского состоялась накануне, и кавалергард исполнял на ней какую-то особенную роль. И дописывала она письмо 20 октября, так что времени хватало, чтобы освоить все перемены.
А вот в письме от 3 ноября тон ее упоминания о Дантесе резко меняется. «У нас за чаем всегда бывает несколько человек – сообщает она брату - в их числе Дантес, он очень забавен и поручил мне заверить тебя, что тебя ему не достает…»[23]. Без сомнения перед нами тот самый новый, «веселый» Дантес, каким он представляется в своем письме. Но главное - рядом нет Гончаровых. Он свободен для старой дружбы и новых романтических приключений, что особенно радует Карамзину, тайно влюбленную в кавалергарда. Манера его поведения понятна. Она испробована многими, кто был хоть однажды влюблен - стараться не замечать предмет обожания, возбуждая тем самым ревностные чувства. Но что заставило его исполнять эту роль, столь необычную для красивого мужчины?
Заглянем в письмо Пушкина от 21 ноября. Там есть фраза, обращенная к Геккерну:
Подобно бесстыжей старухе, вы подстерегали мою жену по всем углам, чтобы говорить ей о вашем сыне, а когда, заболев сифилисом, он должен был сидеть дома, истощенный лекарствами, вы говорили, бесчестный вы человек, что он умирает от любви к ней; вы бормотали ей: верните мне моего сына[24].
О том же говорит и приведенное выше свидетельство А.Карамзина. Стало быть, Геккерн встречался с женой поэта во время болезни Дантеса и претензии его к Наталье Николаевне звучали не как-нибудь фигурально – дескать, это вы, мадам, поспособствовали истощению молодого человека - а вполне конкретно: «верните мне моего сына». Для выражений такого порядка требуется основание. Должно было произойти нечто из ряда вон выходящее и, непременно, с участием жены поэта пред самой болезнью кавалергарда. Думается, встреча у Полетики была бы здесь к месту. Куда деваться отвергнутому влюбленному, как не на больничную койку! Так что, 17 октября, скорее всего, состоялось то самое тайное свидание. Письмо же было написано Дантесом чуть позже, по выздоровлению, скажем, 29-го октября, уже в роли отвергнутого любовника. Тогда становится понятным, почему разговор Геккерна с Натальей Николаевной, о котором упомянул поэт в своем разорванном письме, состоялся 2 ноября. Оставаясь же на позициях Витале-Скрынникова, пришлось бы объяснить, что заставило посланника медлить с выполнение «отчаянной» просьбы сына более двух недель.
Итак, предположим: 17 октября состоялась встреча у Полетики, затем кавалергард сказался больным – а может, действительно, заболел - и стал подсылать приемного отца к Наталье Николаевне, пытаясь выведать ее настроение, а по выздоровлению придумал новую интригу, суть которой изложил в письме к Геккерну от 29 (?) октября. Желая добиться своего, он хотел припугнуть жену поэта разглашением тайны встречи. 2 ноября посланник приступил к исполнению задуманного. А теперь все подробно и по порядку…
У Полетики
Существуют, по крайней мере, три описания встречи у Полетики, определенным образом связанные между собой: Г.Фризенгофа (мужа Александрины Гончаровой), В.Ф.Вяземской и А.П.Араповой (дочери Натальи Николаевны от второго брака). Появились они на свет спустя многие годы после смерти Натальи Николаевны, строгостью фактов не отличались, но из многочисленной мемуарной литературы впервые упоминали о тайном свидании, указывая на него, как на главную причину смертельного поединка.
Сначала заговорила В.Ф.Вяземская, в опубликованных[25] в 1888 году П.И.Бартеневым воспоминаниях (сама княгиня уже второй год, как умерла). Но вот что любопытно – за год до этого Арапова обратилась к своей тетке Александрине с просьбой рассказать, что она помнила о роковой дуэли. Александрина ответила через своего мужа барона Г.Фризенгофа. Так появились письма, в которых описание встречи у Полетики удивительным образом совпадали с воспоминаниями Вяземской. Сама же Арапова воспользовалась своими знаниями гораздо позже (ее книга вышла в свет в конце 1907 – начале 1908 годах), что позволило рассматривать ее работу отдельно от двух предыдущих свидетельств. Между тем, мысль об их общем родстве кажется более естественной, как и предположение о неслучайном характере почти одновременного появления воспоминаний княгини и писем Фризенгофа.