Как будто ничего не происходило. Аукал Левушка из-под Тьмутаракани! Ведь вот о свадьбе как будто был наслышан - неужели без гадостей?!
Тем временем, Пушкин продолжал отбиваться и от литературных противников. Получив от Одоевского статью Вигеля, направленную против Булгарина, поэт отвечал ему запиской, содержащей мотив известной эпиграммы на председателя Цензурного комитета и одновременно вице-президента Академии наук князя Дондукова-Корсакова:
Так же зло, как и дельно. Думаю, что ценсура однако ж не все уничтожит — на всякий случай спрос не беда. Не увидимся ли в Академии Наук, где заседает кн. Д<ундук>?[313].
Забегая вперед, скажем, что на следующий день, присутствуя на этом заседании, Пушкин, по воспоминаниям А.Краевского, не удержался и сказал брату председательствующего П.А.Корсакову:
Ведь вот сидит довольный и веселый, а ведь сидит-то на моей эпиграмме! Ничего, не больно, не вертится![314].
День, 29 декабря, Пушкин завершил в гостиной Д.Фикельмон. Просматривая новые парижские газеты, он привлек внимание присутствующих сообщением, что 15 декабря в Париже было совершено покушение на короля Луи-Филиппа. Среди слушателей поэта оказалась В. И. Бакунина, которая писала мужу:
Конечно, вы уже знаете, что стреляли по короле Фр<анции> и стеклами ранили его сыновей, когда он ехал в Палату. Это произвело для него прекрасное действие, и он там был принят с восторгом, и на возвратном пути — народом. Это нам читал Пушкин, поэт, у Фикель<мон> перед обедом — его заставили, только что получили газету[315].
Как историк, занимающийся биографией яркого самодержца, и гражданин, озабоченный расслаблением своей страны, Пушкин живо интересовался судьбой монархии, способной, по его мнению, объединить нацию и предотвратить «стихию мятежей». Пример Франции, пережившей республиканскую катастрофу, был наглядным свидетельством того, чем оборачивается свобода, без любви, и как ведет себя «цивилизованный» мир, лишившись своего сюзерена.
Разговоры об этом велись не только в светских салонах, но и в научных учреждениях. На следующий день 30 декабря, в среду, А.И.Тургенев заносит в дневник:
В Академию: ... Жуковский, Пушкин, Блудов, Уваров о Гизо <...>[316] Оттуда к Вяз-у и к Карамз. где Пушкины[317].
В Академии наук случилось событие, порадовавшее Пушкина. У входа в залу его встретил Н.И.Греч, сотрудник Булгарина, и с низким поклоном поблагодарил поэта за «Капитанскую дочку»:
Что за прелесть вы подарили нам! … Ваша «Капитанская дочка» чудо как хороша!.
Но литературный соперник не удержался и от критики:
- Только зачем это вы, батюшка, дворовую девку свели в этой повести с гувернером?.. Ведь книгу-то наши дочери будут читать!
- Давайте, давайте им читать! — говорил в ответ, улыбаясь, Пушкин[318].
Вечер Пушкин провел с женой у Карамзиных, где, вероятно, был и Дантес.
В последних числах декабря - точной даты не известно - Пушкин писал отцу в Москву:
Вот уж наступает новый год и дай бог, чтоб он был для нас счастливее, чем тот, который истекает[319].
И между прочим сообщал:
Моя свояченица Екатерина выходит за барона Геккерна. Это очень красивый и добрый малый, он в большой моде и 4 годами моложе своей нареченной[320].
Что заставило поэта дать столь мирную характеристику Дантесу, как будто не было ни дуэльного вызова, ни «скрежета зубовного» при встречах? Вежливое поведение самого кавалергарда или усталость Пушкина, не желавшего, с одной стороны, делиться неприятными переживаниями, а с другой – втягивать родственников в конфликт? Вероятно, и то и другое. Впрочем, напряжение Пушкина тут же выплеснулось наружу:
Шитье приданого сильно занимает и забавляет мою жену и ее сестер, но приводит меня в бешенство. Ибо мой дом имеет вид модной и бельевой лавки.
Хочется сделать ясный и очевидный вывод: поэт скрывал свою ненависть к Дантесу. Но причина его раздражения и усталости лежала гораздо глубже. Она содержалась в другой, мало кем замеченной фразе:
Я очень занят. Мой журнал и мой Петр Великий отнимают у меня много времени; в этом году я довольно плохо вел свои дела, следующий год будет лучше, надеюсь[321].
«Мой Петр Великий» - вот крепкий, алмазной породы оселок, который истончал силы поэта. Что Дантес и его свадьба?! Раздражение шитьем – всего лишь повод сбросить напряжение. Говорить о большем поднадзорному поэту было небезопасно. Пушкин собирался в бывшую столицу: «...мне нужно съездить в Москву, во всяком случае, я надеюсь вскоре повидаться с вами». Было ли это простой оговоркой или поэт, действительно, собирался пооткровенничать с отцом при встрече, утверждать трудно - отношения между сыном и отцом никогда не были особенно близкими?!
Что же касалось кавалергарда – то все должен был решить царь! Пушкин ждал от самодержца успокоительных известий. И дождался…
Перед Новым годом или в самом его начале – точная дата неизвестна - граф Бенкендорф по поручению Николая I отослал Н. Н. Пушкиной 1000 рублей, сопроводив их пояснительной запиской:
Его Величество, желая сделать что-нибудь приятное вашему мужу и вам, поручил мне передать вам в собственные руки сумму при сем прилагаемую по случаю брака вашей сестры, будучи уверен, что вам доставит удовольствие сделать ей свадебный подарок[322].
Внешне все выглядело чинно и благородно, но как должен был поэт расценить царский поступок? Как своеобразную помощь в финансовых затруднениях? Но причем тут свадьба свояченицы? Разве поэт не мог сам разобраться, каким образом ему употребить деньги?! Конечно, Пушкин понял, о чем идет речь. Это было царское благословение Дантеса и недвусмысленный намек помириться с ним: «приятное вашему мужу…удовольствие сделать ей (а значит, и ему – А.Л.) свадебный подарок»! И это после того, как поэт лично объяснил Николаю мотивы своего неприязненного отношения к кавалергарду и его сомнительному браку?! Естественно, такой поворот дел окончательно снимал вопрос о взаимных обязательствах между поэтом и властью.
Так получилось, что Новый год Пушкин встретил с женой и Дантесом у Вяземских – совсем по-семейному. Свидетелем этого был все тот же А.Тургенев:
вечер в театре; после у Карамз.; Саши рождение и к Вяз., где и встретил новый год...»[323].
Известно: с кем встретишь Новый год – с тем и проведешь! Тургенев ничего особенного в поведении Пушкина не заметил, хотя писал, буквально, по горячим следам – на следующее утро. Он даже ввернул оптимистичную фразу, говорящую, в целом, о доброжелательной атмосфере этого вечера:
Стало повеселее и на чужбине, т.е. в П-бурге[324].
А вот княгиня Вяземская заметила, запомнила иные подробности и спустя многие годы поведала о них Бартеневу без всякого смущения:
Накануне Нового года у Вяземских был большой вечер. В качестве жениха Геккерн явился с невестою. Отказывать ему от дома не было уже повода. Пушкин с женою был тут же, и француз продолжал быть возле нее. Графиня Наталья Викторовна Строганова говорила княгине Вяземской, что у него <Пушкина> такой страшный вид, что, будь она его женою, она не решилась бы вернуться с ним домой[325].