Каково! Как будто сама стояла рядом! И думается, что-то похожее происходило 4 ноября. Правдоподобие положений, как сказал бы сам Пушкин. Впрочем, Арапову меньше всего интересовали даты. Она писала хронику чувств, где прошлое зачастую опережает будущее. Подметные письма появлялись у нее всякий раз, как только надо было продвинуть сюжет. Одна анонимка сообщила Пушкину, что Дантес слишком рьяно ухаживает за его женой, другая - после женитьбы кавалергарда - просто помешала поэту успокоиться, и, наконец, третья, как видно из фрагмента, донесла о тайном свидании. Нелепость явная! Но ведь анонимка, действительно, играла в дуэльной истории таинственную роль, так или иначе присутствуя в каждом из перечисленных эпизодов! И никакого разумного объяснения этому в научной литературе пока не существует.
То же самое касается и времени проведения встречи у Полетики. Вяземские как будто поместили ее среди январских событий. Но сами воспоминания, составленные в виде сборника анекдотов, на что, кстати, указывал подзаголовок, никакой хронологической последовательности не устанавливали. Однако, Арапова прямо отнесла тайное свидание и объяснение супругов к январской дуэли, поскольку смешно было полагать, что Пушкин дрался из-за безымянного пасквиля или чьей-то попытки увезти свояченицу за границу. И Щеголев безоговорочно принял фантастический вывод дилетантки, понимая его характеристическую точность. Абрамович же, восстанавливая реальный ход событий, так и не смогла вразумительно объяснить, почему между встречей у Полетики и выстрелом на Черной речке прошло так много времени?!
А как объяснить мотив поведения самой Натальи Николаевны? Одно дело ехать на свидание к мужу сестры, как это описано у Араповой – тут дело семейное, расчетливое, другое - к холостому мужчине. Утверждение Абрамович, что Наталья Николаевна попала в ловушку, положения не исправляет. Быть глупой или влюбленной – не все ли равно! Пожалуй, первое пообидней будет! Вот и Цветаева замечает: Он – все, она – нуль.
А что если Наталья Николаевна, действительно, ехала к Дантесу как к родственнику или почти родственнику? Ведь, что ни говори, отношения кавалергарда и Екатерины Гончаровой до свадьбы могли зайти сколь угодно далеко. И, видимо, зашли: их переписка, опубликованная С.Витале, позволяет говорить об этом уверенно.
Наталья Николаевна, приглашая к себе в дом сестер, должна была по-матерински посредничать в их личных делах. Молоденький Карамзин ошибался, когда писал о Екатерине, что
та, которая так долго играла роль посредницы (сводни), стала, в свою очередь, любовницей, а затем и супругой[31].
На самом деле «сводничала» Наталья Николаевна, стремясь выдать сестер замуж. Тесное сотрудничество сестер Гончаровых сложилось еще в девичестве, когда по бедности они передавали друг другу пару чулок для поочередного выезда в свет. Вокруг жены поэта вились холостые мужчины, но она должна была не отпугивать их, а, наоборот, вовлекать в общий разговор с сестрами.
В письме Дантеса есть знаменательная фраза: «ты должен открыто к ней обратиться и сказать, да так, чтоб не слышала сестра». Кавалергард знал, что сестра будет рядом – всегда рядом! – но не называл ее имя, поскольку приемный отец понимал, о ком идет речь. И это еще раз косвенно подтверждает, что Екатерина была любовницей Дантеса!
Суммировав сведения, полученные от Фризенгофа и Вяземских, Арапова предположила, что на встречу Наталья Николаевна была вызвана письмом Дантеса. Конечно, в нем напрямую не говорилось о судьбе сестры, но по всему выходило, что общее состояние поклонника и жениха дошло до крайней точки, за которой маячила перспектива его самоубийства. Из оговорки кавалергарда - «остерегайся употреблять выражения, которые были в том письме» - понятно, что письмо такое, действительно, существовало. Следовало вмешаться и разрядить ситуацию. Но как это сделать, если повсюду за тобой следуют сестры? Сестры-наперсницы, сестры-соперницы.
Стало быть, Наталья Николаевна соглашалась не на тайное любовное свидание, а на дружескую встречу без посредников – разница существенная, но как ее объяснить непосвященным. Тут ведь пришлось бы говорить о позоре сестры! Да и кто поверит в искренность чувств жены поэта, когда сами чувства находились в смятении.
Дантес нравился Наталье Николаевне. Он умел льстить женскому самолюбию. Как писал Н.М. Смирнов, приятель поэта,
красивой наружности, ловкий, веселый и забавный, болтливый, как все французы, Дантес был везде принят дружески, понравился даже Пушкину… Наталья Николаевна, быть может, немного тронутая сим новым обожанием, невзирая на то, что искренно любила своего мужа, до такой степени, что даже была очень ревнива, или из неосторожного кокетства, казалось, принимала волокитство Дантеса с удовольствием[32].
Смирнов несколько сгущает краски: ведь ревновала Наталья Николаевна к жене Смирнова Александре Осиповне, урожденной Россет, с которой поэт был особенно дружен. Ей первой он показывал свои новые произведения! Тут развивалась интрига, определившая, в свою очередь и сложные отношения Натальи Николаевны к Дантесу.
Надо ли говорить, что никакой дружбы между мужчиной и женщиной не существует, что скрытое терпеливое ухаживание одной из сторон может длиться годами, принимая вид дружеского жертвенного участия, что удобство таких отношений мнимое, сродни вялому наркотическому опьянению, и грозит неизбежной расплатой.
Надо ли говорить, что все это в теории! А на практике, как приятно обманываться на свой счет, полагая, что на твою долю выпадет исключение, что в нужный момент будут найдены нужные слова, тем более, что и родной человек поддерживал якобы дружеские отношения с другой женщиной!
Когда, после январского, а затем и февральского объяснений Дантес предложил ей дружбу, Наталья Николаевна приняла ее, как бы в ознаменование их обоюдной готовности сопротивляться преступной страсти, и ради интереса сестры, безоговорочно влюбленного в кавалергарда. Наивная?! Отнюдь. Смятенная – куда вернее! Расчетливая Вяземская
предупреждала Пушкину относительно последствий ее обращения с Геккерном. «Я люблю вас, как своих дочерей; подумайте, чем это может кончиться!» — «Мне с ним весело. Он мне просто нравится. Будет то же, что было два года сряду».
Впрочем, княгиня не скрывала, что тон таких отношений задавался поэтом:
Пушкин сам виноват был: он открыто ухаживал сначала за Смирновою, потом за Свистуновою (ур. гр. Соллогуб). Жена сначала страшно ревновала, потом стала равнодушна и привыкла к неверностям мужа. Сама она оставалась ему верна, и все обходилось легко и ветренно[33].