Как бы предвосхищая эту мысль, Плетнев еще в 1843 году обратился к Гроту, едва знавшему Пушкина, с просьбой составить записки о Гнедиче, Пушкине, Жуковском, обещая свое содействие. Задуманное так и осталось замечательным проектом. Спохватился он спустя годы и вновь впал в крайность, как старый человек впадает в детство: в феврале 1852 неожиданно обратился к Жуковскому - к тому, кого с самого начала критиковал «за сбивчивостью и неточностью его рассказа»:
Я давно думаю, что, кроме вас, никто не достоин и не должен сметь писать биографии ни Карамзина, ни Пушкина[658].
Но Жуковский вскоре умер, и тремя годами позже Плетнев потребовал такого же сочинения от Вяземского. Он просто не знал, что Вяземские уже давно вынашивают идею подобного труда и только ждут, когда из жизни уйдут последние друзья поэта, чтобы беспрепятственно представить миру «своего Пушкина».
Оставив раненого поэта дома, Данзас отправился за доктором - cначала к Арендту, а потом к Саломону. Не застав их дома, он написал им записки и поехал к Персону; но и тот был в отсутствии. Тогда, по совету жены Персона, он заехал в Воспитательный дом, где и встретил выходившего из ворот доктора Шольца. Выслушав Данзаса, Шольц сказал ему, что он, как акушер, не может быть полезен, но что сейчас же привезет к Пушкину другого доктора. Действительно, около половины 8-го вечера он появился у поэта с Задлером, к тому времени уже успевшем побывать у Дантеса и перевязать ему руку.
В своей записке Шольц подробно описал первый врачебный осмотр Пушкина:
Прибывши к больному с доктором Задлером, которого я дорогою сыскал, взошли в кабинет больного, где нашли его лежащим на диване и окруженным тремя лицами: супругою, полковником Данзасом и г-м Плетневым. - Больной просил удалить и не допустить при исследовании раны жену и прочих домашних. Увидев меня, дал мне руку и сказал:
«Плохо со мною».
- Мы осматривали рану, и г-н Задлер уехал за нужными инструментами.
Больной громко и ясно спрашивал меня:
«Что вы думаете о моей ране; я чувствовал при выстреле сильный удар в бок и горячо стрельнуло в поясницу; дорогою шло много крови - скажите мне откровенно, как вы рану находили?»
«Не могу вам скрывать, что рана ваша опасная».
«Скажите мне - смертельна?»
«Считаю долгом Вам это не скрывать, - но услышим мнение Арендта и Саломона, за которыми послано.»
«Благодарю вас, вы поступили по отношению ко мне как честный человек (фр.) - (при сем рукою потер себе лоб) - мне надо устроить мои домашние дела (фр.)». - Через несколько минут сказал: «Мне кажется, что много крови идет?»
Я осмотрел рану, - но нашлось, что мало, - и наложил новый компресс.
«Не желаете ли Вы видеть кого-нибудь из близких приятелей?»
«Прощайте друзья!» (сказал он, глядя на библиотеку).
«Разве Вы думаете, что я часу не проживу?».
«О нет, не потому, но я полагал, что Вам приятнее кого-нибудь из них видеть...Г-н Плетнев здесь...».
«Да - но я бы желал Жуковского. - Дайте мне воды, меня тошнит».
Я трогал пульс, нашел руку довольно холодною — пульс малый, скорый, как при внутреннем кровотечении; вышел за питьем и чтобы послать за г-м Жуковским; Полковник Данзас взошел к больному. Между тем приехал Задлер, Арендт, Саломон - и я оставил печально больного, который добродушно пожал мне руку[659].
Из записи видно, что за Жуковским будто бы послали, но и он оказался у смертного одра поэта, можно сказать, случайно. Вот как друг поэта описывал обстоятельства своего появления у Пушкина в известном письме-статье «Последние минуты Пушкина»:
В середу 27 числа генваря в 10 часов вечера приехал я к князю Вяземскому, Вхожу в переднюю. Мне говорят, что князь и княгиня у Пушкиных. Это показалось мне странным. Почему меня не позвали? Сходя с лестницы, я зашел к Валуеву. Он встретил меня словами: «Получили ли Вы записку княгини? К Вам давно послали. Поезжайте к Пушкину: он умирает; он смертельно ранен. Оглушенный этим известием, я побежал с лестницы, велел везти себя прямо к Пушкину, но, проезжая мимо Михайловского дворца и зная, что граф Вьельгорский находится у великой княгини (у которой тогда был концерт), велел его вызвать и сказать ему о случившемся, дабы он мог немедленно по окончании вечера, вслед за мною же приехать. Вхожу в переднюю (из которой дверь была прямо в кабинет твоего умирающего сына); нахожу в нем докторов Арендта и Спасского, князя Вяземского, князя Мещерского, Валуева[660].
И все бы ничего – вот только никакой записки Вяземские к Жуковскому не посылали. Заканчивая фрагмент статьи, основанной на свидетельстве Шольца, друг поэта просто разводил руками:
послали за мною. Меня в это время не было дома: и не знаю, как это случилось, но ко мне не приходил никто[661].
Что это - суета, трагическая неразбериха, в которой каждый был занят самим собой или уже ясно обозначенная ревность к умиравшему?
То, что происходило в доме поэта после того, как его покинул Шольц, вплоть до появления очередных друзей, где-то между 8-ю и 9-ю часами вечера, описал домашний доктор Пушкиных И.Т.Спасский:
В 7 часов вечера, 27 числа минувшего месяца, приехал за мною человек Пушкина. Александр Сергеевич очень болен, приказано просить как можно поскорее. Я не медля отправился. В доме больного я нашел докторов Арендта и Сатлера. С изумлением я узнал об опасном положении Пушкина.
- Что, плохо, - сказал мне Пушкин, подавая руку.
Я старался его успокоить. Он сделал рукою отрицательный знак, показывавший, что он ясно понимал опасность своего положения.
- Пожалуйста не давайте больших надежд жене, не скрывайте от нее, в чем дело, она не притворщица; вы ее хорошо знаете; она должна все знать. Впрочем, делайте со мною, что вам угодно, я на все согласен и на все готов.
Врачи, уехав, оставили на мои руки больного. Он исполнял все врачебные предписания. По желанию родных и друзей П., я сказал ему об исполнении христианского долга. Он тот же час на то согласился.
- За кем прикажете послать, спросил я.
- Возьмите первого, ближайшего священника, отвечал П. Послали за отцом Петром, что в Конюшенной.
Больной вспомнил о Грече. Если увидите Греча, молвил он, кланяйтесь ему и скажите, что я принимаю душевное участие в его потере.
В 8 часов вечера возвратился доктор Арендт. Его оставили с больным наедине. В присутствии доктора Арендта прибыл и священник. Он скоро отправил церковную требу: больной исповедался и причастился св. тайн. Когда я к нему вошел, он спросил, что делает жена? Я отвечал, что она несколько спокойнее.
- Она бедная безвинно терпит и может еще потерпеть во мнении людском, возразил он; не уехал еще Арендт?
Я сказал, что докт.А еще здесь.
- Просите за Данзаса, за Данзаса, он мне брат. Желание П. было передано докт.А и лично самим больным повторено. Докт. А обещал возвратиться к 11 часам[662].