Вечером ему сделалось хуже. В продолжение ночи страдания Пушкина до того усилились, что он решился застрелиться. Позвав человека, он велел подать ему один из ящиков письменного стола; человек исполнил его волю, но, вспомнив, что в этом ящике были пистолеты, предупредил Данзаса.
Данзас подошел к Пушкину и взял у него пистолеты, которые тот уже спрятал под одеяло; отдавая их Данзасу, Пушкин признался, что хотел застрелиться, потому что страдания его были невыносимы 669.
Собственно, о том же, кроме сцены с пистолетом, писал и И.Т.Спасский:
Я спросил П., не угодно ли ему сделать какие-либо распоряжения.
- Все жене и детям, — отвечал он; позовите Данзаса.
Д. вошел. П. захотел остаться с ним один. Он объявил Д. свои долги.
Около четвертого часу боль в животе начала усиливаться и к пяти часам сделалась значительною. Я послал за А, он не замедлил приехать. Боль в животе возросла до высочайшей степени. Это была настоящая пытка. Физиономия П. изменилась; взор его сделался дик, казалось, глаза готовы были выскочить из своих орбит, чело покрылось холодным потом, руки похолодели, пульса как не бывало. Больной испытывал ужасную муку. Но и тут необыкновенная твердость его души раскрылась в полной мере. Готовый вскрикнуть, он только стонал, боясь, как он говорил, чтоб жена не услышала, чтоб ее не испугать.
- Зачем эти мучения, сказал он, без них я бы умер спокойно[670].
Жуковский заметил, что еще до начала сильных болей Пушкин
подозвал к себе Спасского, велел подать какую-то бумагу [его рукою ] по-русски написанную, и заставил ее сжечь. Потом позвал Данзаса и продиктовал ему записку о некоторых долгах своих. Это его, однако, изнурило, и после он уже не мог сделать никаких других распоряжений[671].
Тургенев писал наутро:
Ночью он кричал ужасно; почти упал на пол в конвульсии страдания. Благое Провидение в эти самые 10 минут послало сон жене; она не слыхала криков; последний крик разбудил ее, но ей сказали, что это было на улице...[672].
У Жуковского эти 10 минут растянулись на целых два часа и приобрели черты эпического события:
Что было бы с бедною женою, если бы она в течение двух часов могла слышать эти крики: я уверен, что ее рассудок не вынес бы этой душевной пытки. Но вот что случилось: она в совершенном изнурении лежала в гостиной, головою к дверям, и они одни отделяли ее от постели мужа. При первом страшном крике его княгиня Вяземская, бывшая в той же горнице, бросилась к ней, опасаясь, чтобы с нею чего не сделалось. Но она лежала неподвижно (хотя за минуту говорила); тяжелый летаргический сон овладел ею; и этот сон, как будто нарочно посланный свыше, миновался в ту самую минуту, когда раздалось последнее стенание за дверями[673].
К семи часам утра 28 января Пушкину стало лучше. Боль утихла, и он решил прощаться с родными и близкими. Спасский писал:
Наконец, боль, по-видимому, стала утихать, но лицо еще выражало глубокое страдание, руки по прежнему были холодны, пульс едва заметен.
- Жену, просите жену, сказал П. Она с воплем горести бросилась к страдальцу. Это зрелище у всех извлекло слезы. Несчастную надобно было отвлечь от одра умирающего. Таков действительно был П. в то время.
Я спросил его, не хочет ли он видеть своих друзей.
- Зовите их, отвечал он.
Жуковский, Вьельгорской, Вяземской, Тургенев и Данзас входили один за другим и братски с ним прощались.
- Что сказать от тебя царю, спросил Жуковский.
- Скажи, жаль, что умираю, весь его бы был, отвечал П.
Он спросил, здесь ли Плетнев и Карамзины. Потребовал детей и благословил каждого особенно. Я взял больного за руку и щупал его пульс. Когда я оставил его руку, то он сам приложил пальцы левой своей руки к пульсу правой, томно, но выразительно взглянул на меня и сказал: смерть идет.
Он не ошибался, смерть летала над ним в это время. Приезда Арендта он ожидал с нетерпением. Жду слова от царя, чтобы умереть спокойно, промолвил он. Наконец, докт. А приехал. Его приезд, его слова оживили умирающего. В 11-м часу я оставил П. на короткое время, простился с ним, не полагая найти его в живых по моем возвращении. Место мое занял другой врач 674.
С женой у Пушкина состоялся серьезный и довольно долгий разговор. Наталья Николаевна зашла к мужу в 8-ом часу, а прощание с друзьями началось в десятом, поскольку Тургенев, один из прощавшихся, оказался в доме Пушкина к 10-ти часам. Таким образом, у супругов было около двух часов, чтобы побыть вместе.
Почему же Жуковский написал отцу Пушкина:
Этой прощальной минуты я тебе не стану описывать[675].
Минуты?! Весьма условное определение для столь важного события, как прощание супругов.
К тому же он допустил и еще одно странное упрощение. Спасский, как врач, постоянно находящийся рядом с больным, определенно указал, что поэт сначала прощался с женой, потом с друзьями, а затем с детьми, при которых опять же находилась Наталья Николаевна. Жуковский нарушил очередность и сделал прощание с друзьями финальной сценой этого во многом символического ритуала, как бы сокращая время общения Пушкина с женой. Возможно, это произошло случайно - друг поэта просто не заметил, что его поэтические обороты так сильно исказили картину происходящего.
Для уточнения обратимся к более продуманному письму Вяземского:
Прощаясь с детьми, перекрестил он их. С женою прощался несколько раз и всегда говорил ей с нежностью и любовью. С нами прощался он посреди ужасных мучений и судорожных движений, но духом бодрым и с нежностью[676].
Здесь последовательность событий вообще как бы отсутствует. Создается впечатления, что вопрос очередности и вовсе не интересовал князя. Ему важно было создать эффект своего постоянного присутствия. Поэтому он без колебаний отметил: «С женою прощался несколько раз».
Таким образом, все это время с 8 и до 10 часов Наталья Николаевна находилась рядом с мужем и наблюдала за его прощанием с друзьями и детьми, временами отдаляясь и приближаясь к нему.
Их первое утреннее свидание, поразившее многих, сопровождалось криком Натальи Николаевны. Поэт, вероятно, сообщил ей, что умирает. Несчастная женщина не выдержала и закричала. Жуковский назвал это прощальной минутой, выделив ее, как своего рода кульминацию боли и страданий в переживаниях супругов. Но таких «минут», хотя и не столь выразительных, в течение последующих нескольких часов было множество. Однако, никто из друзей поэта не счел нужным это отдельно отметить.
Между тем Пушкин решил объяснить кому-то из друзей, чем был вызван крик жены, поскольку несколькими часами позже Тургенев записал в письме-дневнике, обращенному к неизвестному адресату:
Опять призывал жену, но ее не пустили; ибо после того как он сказал ей: «Арндт признал меня безнадежным, я ранен смертельно» (фр), она в нервическом страдании, лежит в молитве перед образами. - Он беспокоился за жену, думая, что она ничего не знает об опасности и говорит, что «люди заедят ее, думая, что она была в эти минуты равнодушною»: это решило его сказать ей об опасности[677].