Ангел промолчал, может, он и хотел послать ее к черту и уйти спать, но что-то заставило его остаться.
— Там, откуда мы пришли, люди создали полуорганические устройства, способные контролировать не только силу мутантов, но и их разум. Мой отец был одним из лучших бойцов в отряде, но на одной из операций он попал в плен. С тех пор мы его больше не видели. Вернее… когда мы увидели его в следующий раз, это был уже не он. Его тело было сильно повреждено в бою, но люди решили, что такой ценный генетический материал пропадать не должен. Они заменили утраченные части тела механическими. Они сделали из него киборга, понимаете? — ее тонкие пальцы переплелись так сильно, что побелели костяшки.
— Отцу вживили чип. Мы понесли колоссальные потери, пытаясь победить его… Вернее то, что от него осталось. Но мы его отбили. Я думала, что как только мы вытащим чип, он вернется к нам. Но… — она расцепила руки и развела ими, будто извиняясь за собственную глупость, — ничего подобного не произошло, конечно. Он оставался орудием убийства, созданным людьми для борьбы с мутантами. Наш инженер сказал, что может его пере… — она разразилась сухим смехом, больше похожим на кашель, от которого у Ангела пересохло в горле, — перепрограммировать. Перепрограммировать человека, который учил меня держать ложку и шнурки завязывать, Вы можете себе это представить?
Девушка, видимо, ожидала какой-то реакции, но Уорен молчал, чувствуя себя беспомощным перед лицом чужого горя. Да и что он мог, в самом деле, сказать?
— Перепрограммировать… — продолжала она с явным трудом, — на защиту мутантов, вместо их уничтожения. Он сказал, что это единственное, что мы можем сделать, чтобы отец снова был нам хоть немного полезен. И чтобы хоть как-то оправдать потери, которые мы понесли из-за него. Он сказал, что у нас не хватает оружия, и папа будет отличной боевой единицей… Боевой единицей… мой отец! У него ведь еще сердце билось, а инженер называл его «боевой единицей»!
Девушка всхлипнула и замолчала. Уорен выдохнул, словно сбросив с себя какое-то наваждение, было в ее голосе что-то гипнотическое, страшное. Но вещи, о которых она рассказывала, были еще страшнее.
— Скажите, мистер Уортингтон… Что я должна была сделать?
— Откуда мне знать, — прошептал Ангел, хотя для него ответ был уже готов. И пусть он не мог даже вообразить себе ситуацию настолько чудовищную, он разбился бы в пыль, но не позволил использовать родного ему человека, как марионетку. Другое дело, что он не знал как. — А что сделала ты?
Повисло долгое тяжелое молчание. Он слышал, как она дышит — ровно и спокойно.
— Взяла шприц с морфином и…
Следующая пауза была еще длиннее. Он мог бы догадаться, это был единственный выход, но одно дело — думать о такой возможности, как о чем-то отвлеченном, и совсем другое — смотреть в глаза человеку, который сделал это собственными руками.
— Я просто хотела сказать, — Сайрин закрыла лицо руками, — что Вы не понимаете, насколько Вы счастливы, мистер Уортингтон. Не беда, если Вы с вашим отцом не можете найти общий язык. Это все пустяки, если он Вас не понимает. Это все неважно, даже если он говорит, что Вы ему не сын. Это все не имеет никакого значения до тех пор, пока он жив…
— Постой-постой. И никто не знает о том, что ты сделала?
— Все знают. Нетрудно было догадаться. Я сидела рядом с ним, пока меня не оттащили. Но они даже не стали наказывать меня. Наверное потому, что не считали его живым человеком и, следовательно, то, что я сделала, не может считаться убийством. Но, по-моему, никакого наказания не может быть достаточно…
Девушка вдруг забеспокоилась, пришло запоздалое раскаяние, ведь она должна была молчать, а она сейчас рисковала собственной жизнью, пытаясь получить отпущение грехов, которых, чисто теоретически, еще не совершала. Но это было для нее важнее всего. Даже важнее жизни.
Сайрин медленно поднялась и направилась к двери, но, взявшись за ручку, все же остановилась, чтобы довести дело до конца. Получить свой приговор.
— Как Вы думаете, если рай и все такое существует… — она намеренно выразилась так пренебрежительно, потому что в последнее время Сайрин больше не могла произнести слово «Бог» даже про себя, — отец, наверное, ненавидит меня?
Ангел вздохнул и прислонился к стене, крылья привычно мягко обняли спину. Вот в чем было дело. Несмотря на то, что Сайрин убила своего отца собственными руками, он был для нее все еще жив. И, как ни парадоксально, она боялась, что он перестанет любить ее.
Девушка сделала неуверенное движение, чтобы уйти. Пришлось ее окликнуть.
— Сайрин?
— Это кодовое имя. Меня зовут Кэтрин.
— Я думаю, он благодарен тебе, Кэтрин. Я бы был благодарен.
На ее лице отразилось слабое подобие улыбки, дверь осторожно закрылась, легких удаляющихся шагов не было слышно.
Ее звали Кэтрин. Что-то давно забытое проснулось в нем, когда она назвала свое имя. Так звали его мать, которую он почти не знал.
***
— Ты просто дура! — Мелисса сжимала ее горло, не давая произнести ни звука, и шипела, как змея. Ее глаза зловеще светились в темноте. — Господи, поверить не могу, что ты такая дура, Кэт! Ты хоть понимаешь, что как только он сообразит, что речь шла о нем, у него будет выбор! Выбор — идти этим путем до конца или свернуть с него, чтобы не сдохнуть, как собака! Теперь он сможет выбрать другое будущее! Будущее — без тебя!
— И пусть, зато я знаю, что он… — просипела Сайрин, но Мелисса зажала ей рот рукой. Не хватало только, чтобы Сайрин применила к ней свой дар.
— Заткнись! Неужели ты не понимаешь, что правда может убить всех нас, не только тебя?!
***
Она больше не кокетничала, не дразнила, не кидала манящих взглядов — она просто устала. Она несла проклятье своего дара уже много лет и с каждым днем надежда все истончалась, становясь все прозрачнее, невесомее… И вот сегодня она перестала существовать вовсе.
Ласковый теплый ветер чуть тронул ее каштановые волосы, слезинка захолодила щеку. Странно, что она все еще способна плакать после десятков бессонных ночей в полном одиночестве… Четыре года! Подумать только, четыре года она на расстоянии вытянутой руки от мужчины, которого безумно любила и которого не могла коснуться и пальцем. Четыре года, как прокаженная, с протянутой к своему счастью рукой, в которую никогда не упадет монета ласки, сколько бы она не умоляла об этом судьбу…
Хватит. Так больше нельзя, невозможно! Нужно либо перестать надеяться на чудо, которого все равно не произойдет, и жить дальше, либо умереть от жажды под виноградной лозой, которую все равно не достать.
Это решение далось ей не легко, но она взяла Гамбита под локоть, вывела на балкон, подальше от любопытных глаз и сказала ему, что все кончено, что она больше не играет в эту игру, по жестокости превосходящую все известные средневековые пытки, что он может отправляться к любой женщине, которая его так или иначе заинтересует, что она… как-нибудь переживет.
Реми смотрел на нее спокойно, не пытался возражать. Очевидно, он ожидал чего-то подобного, ведь и он был в том же положении все четыре года с той лишь разницей, что у него была масса возможностей «отвлечься». И она никогда не была уверена, что он ими не пользовался.
— Кроме тебя, мон шер, меня здесь больше ничего не держит.
Он собирается уйти? Сейчас? Чудесно! Если он думает, что этим накажет ее, он сильно ошибается… Как бы она хотела, чтобы он не существовал вовсе: ни в прошлом, ни в настоящем — никогда!
— Да брось! — фыркнула она, одновременно чувствуя облегчение, — Ты же это не серьезно!
Гамбит сделал пару шагов назад, присел на массивные перила балкона и скрестил руки на груди. Стоит обмануть всего-то сотню-другую женщин и двести первая тебе уже не верит! Вдвойне обидно, если именно она тебе и нужна…