Разумеется, в нашей семье задним числом воцарилось горе; едва ознакомившись с завещанием, мама с сестрами принялись оплакивать дядю Таке: «Никто не знал его по-настоящему. Он копил для нас» и так далее.
Однако получить полностью причитающееся мне наследство я не смог. Поразмыслив несколько дней, дядюшка обнаружил, что завещание истолковано неверно.
У нас произошла с ним бурная дискуссия, но он настаивал на своем.
— Послушай, дядя, почему ты считаешь, что завещание истолковано неверно?
— Прочти сам — и увидишь.
— Но я смотрю и мне кажется, что все ясно. Нас тут касаются два пункта, не так ли? Прочтем.
— Да, прочтем. — Отяжелевший, с отвислыми щеками, он провел обеими руками по волосам, глядя в сторону.
— «После того как будут выделены особые дарения, остальное имущество делится на три части. Две части назначаются семье моего брата Корнелиу Георгидиу, одна — семье моего брата Николае Георгидиу. В свою очередь, эти части делятся законным образом: первая — между моей невесткой и ее детьми, вторая — пополам между Николае и его сыном». До сих пор все ясно, не правда ли?
— Ясно-то ясно, но посмотри дальше, приписку. — И он стал озабоченно и нервно царапать концом ручки по ладони.
— «Оставляю именно моему любимому племяннику Штефану мой дом с парком и библиотекой и всем, что в нем находится, на бульваре Домениль, сто девятнадцать-бис в Париже, чтобы он владел и пользовался им в память обо мне».
— Ну?
— Что «ну», дядюшка? Оставляю «именно» — видишь, «именно» — моему «любимому племяннику», значит «любимцу».
— Да... — Его большие зеленые глаза блуждали, не останавливаясь ни на ком. Но все в недоумении уставились на него.
— Стало быть, это особое дарение мне, сверх всего.
— Нет... ни в коем случае не особое. Это тебе хочется, чтоб оно было особое, но это не так. Ничего не поделаешь...
Рыхлый, большеголовый, с гладко выбритым лицом и мешками под мутными глазами, дядюшка раздраженно постукивал пальцами по столу. И, отдуваясь, бормотал:
— Нет, нет... не вижу, откуда ты это взял.
Я не сердился, будучи уверен, что он в самом деле не понимает и поэтому упрямится.
— Дядя, ведь здесь написано: «именно оставляю»...
— Написано. — И, нахмурившись, злобно скривив свой большой толстогубый рот, он все постукивал пальцами по письменному столу, как по барабану.
— Написано здесь: «моему любимому племяннику Штефану»?
— И это написано.
— Написано выше, что особые дарения исключаются из общей суммы?
— Может, и написано, но это не особое дарение. — И как заключительный штрих, он энергично переложил ручку с одного места на другое.
По правде сказать, все остальные были, как и я, изумлены дядюшкиным поведением.
— Так какой же смысл имеет, по-твоему, эта приписка?
Он был теперь сплошным комком нервов и упрямства — полная противоположность тому приятному пресыщенному философу, каким его знали в свете. Сердце в нем дрожало, как рапира.в злой и трусливой руке.
— Приписка говорит только о том, что в причитающуюся тебе часть входит дом на бульваре Домениль. А не сверх твоей доли.
Я был просто-напросто изумлен. Но никакой злобы не испытывал.
— Как же, дядюшка, когда здесь написано: «оставляю именно»: это ведь и значит: «оставляю особо».
— Вот как раз потому, что написано «именно». Если б не «именно», тогда ты, конечно, был бы прав.
Мама, сестры, все присутствующие были удивлены и растеряны, услышав эту новую интерпретацию, и я думаю, что многие подумали: «Правы те, кто считает этого Нае феноменальным хитрецом».
Насколько волновался он — почти дрожал, непонятно почему: ведь в момент нашего разговора ничего не могло решиться, — настолько же спокоен был я. Думаю, что я всегда защищал свои интересы достаточно умело и решительно, но без нервозности и смятения.
— Как ты думаешь, что побудило дядю Такс завещать мне этот дом?
— Чтобы ты сохранил его в память о нем... Там так написано... Разве ты не видел? — И он неопределенным жестом указал мне на копию документа.
— Хорошо, согласен... Это значит, что он оставляет его лиге не для того, чтобы я им воспользовался по своему усмотрению, а обязывает меня сохранить его... Но ведь этот дом стоит примерно половину доли каждого из нас. Что же мне тогда остается? Могу я его продать, если захочу?