В конце обеда они одни заказали блинчики, и этот их совместный жест вызван был не только ее желанием подчеркнуть, что они настоящая пара, но и своеобразным «воспитанием чувств» в предвидении большой страсти. Вообще во всех поступках сближающихся влюбленных содержится своеобразная перекличка намерений, неосознанная, но тем не менее очевидная, вроде условия меж теми, что переписываются, не будучи знакомыми, и назначают встречу: у него будет голубой цветок в петлице, у нее — такой же цветок на груди.
Мы приехали в Одобешть лишь в четыре часа пополудни, настолько затянулся наш обед. Здесь тоже, конечно, возникла проблема размещения: гостей поселили в трех различных домах. И я пережил несколько минут подлинного страха. Кажется, они пытались оказаться как можно ближе один к другому, но мне все-таки удалось незаметно устроить, чтоб мы жили отдельно. Мне приходилось слышать про скандалы, когда ночью дама входила в комнату соседа-мужчины, и я подумал, каково было бы мое состояние, столь жалкое за обедом, но взвинченное до удесятеренной силы на следующий день после подобного события. Бывают минуты, когда моя ненависть и презрение к женщинам становятся настолько всеобъемлющими, что, по моему мнению, от любой из них можно ожидать чего угодно. Так что мне вовсе не кажется невозможным, если во время экскурсии ее обнаружат в комнате мужчины — при всем отвращении, которое вызывает во мне подобная низость; и даже двухлетняя любовь отнюдь не представляется мне препятствием для женщины, которая, снова влюбившись, готова на любые бесстыдства и опрометчивые поступки. Разумеется, для того, чтобы говорить о «низости» и «бесстыдстве», нужно принадлежать к числу тех, кто в принципе верит в женское благородство, кто испытывает потребность по-настоящему обожать женщину и поставить все на карту ради нее; в противном случае все превращается в забавный инцидент, «очаровательное приключение», к которому следует относиться со снисходительной и изящной иронией в духе Анатоля Франса, примерно как к породистому щенку, который напачкал на ковре.
Все три дня нашего пребывания в Одобешть я был буквально болен, хоть подчас и казался преувеличенно веселым. С горестным удивлением я заново открывал для себя свою жену. Бывают случаи, когда после удачной промывки старой картины эксперт обнаруживает под банальным пейзажем мадонну какого-нибудь из великих мастеров Возрождения. По жестокой иронии судьбы я постепенно обнаруживал под ликом мадонны, которую я считал подлинной, — оригинал картины: жалкий пейзаж и чуждый, вульгарный портрет. Теперь они были неразлучны всякий раз, когда среди гостей образовывались группы. Кроме того, именно они — с авторитетностью, которая, по-видимому, признавалась всеми — брали на себя инициативу разнообразных увеселений: поездок по окрестностям, прогулок, спортивных состязаний, игр на открытом воздухе. Более того, они часто уходили вдвоем и заставляли себя ждать. Так, на второй день явились к обеду, когда все уже сидели за столом. Было известно, что ждали только их, поэтому я оказался в самом смешном положении; и хотя они задержались, разумеется, не потому, что уединились в какой-нибудь комнате, все же их опоздание давало повод для самых неприятных предположений. Я занял ей место справа от себя, но меня удручало, что никто не сел на стул справа от нее. Это было признаком, так сказать, официального признания положения и камнем легло мне на душу. Я задавался вопросом, неужели же она не понимает, что происходит, не видит, на какой комичный пьедестал она меня вознесла? ... Когда они явились (она — очень возбужденная и улыбающаяся), все головы повернулись в их сторону, и тут она ласково погладила меня по щеке. Не знаю, сделала ли она это только потому, что чувствовала себя виноватой, или же по своей женской логике сочла нужным создать некое равновесие расточаемых ею ласк.
Сам обед был для меня новым источником мучений. Она, разумеется, снова ела из его тарелки, отливала ему из своего стакана, когда он просил слугу дать ему вина. Я пытался завязать разговор со своей довольно хорошенькой соседкой слева. Может, мне и удалось бы создать какую-то ширму для моего самолюбия, чтобы спасти положение, но мне это было совершенно безразлично, ибо я знал, что дело идет не просто о предпочтении или о кратковременной игре, а о судьбе всей моей любви, о радостных и светлых днях двухлетнего прошлого, о непоправимой страшной перемене. Поэтому я был грустен, хоть и старался улыбаться. Оркестр, нанятый нашим хозяином на все время нашего пребывания здесь, играл вальс-бостон, один из тех, что сочинялись по требованию мимолетной моды, но по-настоящему мелодичный. Он и моя жена несколько раз просили его повторить. У нас с женой был свой любимый романс, и я заподозрил, что им хочется слушать этот вальс снова и снова, потому что он ассоциируется с испытываемым ими в данный момент острым удовольствием и таким образом останется в будущем напоминанием об их любви наподобие той песни, которую любовники, чей роман уже закончился, не могут слышать, не чувствуя, что едва затянувшийся рубец сердечной раны снова горит. Я, очевидно, был так бледен, что дама, сидевшая напротив, спросила меня с вялой усмешкой: «Вы ревнуете?» Я, поспешно улыбнувшись, чтобы скрыть свое страдание, ответил: «Да отчего же? Это женские шуточки» ; я понял, что здесь в аналогичном положении оказались и другие мужья, пожалуй, почти все, только никто из них не страдает а потому никто и не смешон, в то время как я один тщетно пытаюсь показать что не придаю значения неприятному инциденту. Стараясь казаться веселым, я внутренне терзался, но не мог долго выдерживать эту ложь, и глаза у меня невольно были грустными. Если б я в этот момент сумел овладеть собой, то, быть может, мне и удалось бы воспользоваться положением: моя соседка слева, хоть и не такая красивая, как моя жена, была столь же интересна, да к тому же и помоложе. Она не обладала ее «броскостью», но казалась, по крайней мере, в этом окружении более деликатной и не пыталась выделяться вульгарными капризами, как моя жена. Я утратил бы лишь воспоминания о стольких прекрасных ночах и в особенности — о стольких пережитых печалях, ставших для меня дорогими, ибо мы их делили вместе с ней, а этого не мог дать мне никто. Поэтому я отвечал своей соседке слева принужденно и рассеянно. И задавал себе только один вопрос: быть может, жена моя не отдает себе отчета, куда может завести ее такое поведение, или же она делает все это намеренно? В этом случае, как бы ни был болезнен разрыв и мучительны сожаления, я бы немедленно уехал и через несколько недель развелся.