Дома она сказала мне с гневом и болью в голосе:
— Теперь, я полагаю, настала твоя очередь давать объяснения.
Я ответил ей, что вел себя не хуже, чем она — в Одобешть.
— Неужели? Я не объявляла во всеуслышание, что собираюсь флиртовать с Г., не позволяла ему щупать себя, не уединялась с ним в комнате с диванами, вывесив вызывающее объявление.
Она так далеко не заходила, это верно, но и не менее верно то, что в конечном итоге пострадавшим ощущал себя я.
Она сочла нужным отплатить мне сторицей, как только мы снова оказались с ним в одной «компании». Она все время сидела чуть ли не в его объятиях. «Это всего лишь наказание, — думал я, — а уж если она хочет меня наказать, значит, ей не безразлично, что я однажды предпочел ей другую женщину, следовательно, она меня любит». Но все же это зрелище было мне невыносимо. Как бы я себя мысленно не успокаивал, у меня не было сил смотреть, как чужой мужчина обнимает любимую мною женщину. Я сказал об этом моей соседке по столу — той самой, с которой сидел прошлый раз, — наблюдавшей за мной с улыбкой.
— А если бы вы любили актрису, которая должна по ходу действия страстно обнимать партнера и жарко целовать его в губы?
Вздрогнув, я ответил ей с неподдельной искренностью:
— Думаю, что никогда не мог бы полюбить актрису.
Я подошел к угловому дивану, где сидела моя жена, и ," сказал, что мы уходим домой.
— Как? Так рано? Нет, побудем еще немного.
— Нужно уходить, у меня завтра много работы.
— Нет ... нельзя так ... нет ... посидим еще ... на нас обидятся, если мы так скоро уйдем. Это невежливо. — Она взяла из сумки зеркальце и начала пудриться.
— Невозможно.
Я тем не менее подождал еще пятнадцать минут. Мной владел какой-то лихорадочный страх.
— Милая, я не могу больше оставаться ни минуты.
— Нет же ... надо еще побыть здесь ... я хочу, чтобы мы еще немного посидели. — Она подкрашивала губы.
— Я ухожу.
— Уходи без меня.
Я взглянул на нее на сей раз с полным спокойствием.
— Элла, ты понимаешь, что говоришь?
— Прошу тебя ... посидим еще.
— Невозможно. Мы ни в коем случае не можем остаться. Она смотрела на меня широко раскрытыми, потухшими глазами, нахмурив лоб.
— Раз так, я не пойду.
— Элла, я тебя еще раз спрашиваю ... Хорошенько подумай о том, что делаешь. Если я уйду домой один, это будет означать, что мы пошли по определенному пути, с которого нельзя будет уже свернуть.
Мысль о том, что моя жена могла бы вернуться одна, на рассвете, казалась мне чудовищной.
Я еще раз взглянул на нее, как бы подписывая приговор, и удалился. Я прождал ее на улице десять минут, но напрасно, Я знал, что в одной из маленьких гостиниц живет довольно хорошенькая кокотка — крупная, очень вульгарная женщина. Я попросил ее одеться, привел к себе домой и обнаженную положил в постель, видевшую всю боль, все безумие и все слезы моей любви.
Моя жена пришла часа через два. Не знаю, доложила ли ей обо всем служанка, но, поняв, в чем дело, она пришла в ужас, не поверила своим глазам и рухнула в кресло. Затем, разъярившись, она хотела наброситься на ту женщину, которой, впрочем, нечего было бояться.
— В моей постели уличная девка?
Та ответила с вызывающей, пошлой рассудительностью:
— Сами бы спали на своей кровати, мадам, чем невесть где шляться по ночам.
«До чего мы дошли!» — подумал я с болью в сердце.
Я объяснил жене, что, если она поднимает скандал и этот случай станет достоянием широкой публики, меня, конечно, сочтут безумцем, но над ней будут хохотать, как над обезьянкой на ярмарке. Она ушла, хлопнув дверью с такой силой, какую я в ней не подозревал.
Всю ночь я с отчаянной яростью обладал телом чужой женщины, желая доказать себе, что все, чем дарит одна, можно получить и от другой, и смешно так жестоко страдать из-за сущих пустяков. И как будто утвердился в таком мнении. Первые три-четыре дня во мне еще кипела злость, и я легко переносил отсутствие жены. Но потом я стал строить самые различные предположения о том, что она теперь думает и чувствует. Зная, что она любит другого, я полагал, что она не очень огорчена дюйм поведением, и считал себя вправе так поступать, и даже радовался, что последнее слово осталось за мной. Я спрашивал себя, увидимся ли мы с ней снова, встретимся ли для того, чтобы вернуть прежние отношения, подобно тому как, просыпаясь утром после кошмарного сна, снова начинаешь жить прерванной вечером жизнью. И я чувствовал, что этому не бывать, я не представлял себе возможного примирения, так же, как сейчас не могу вообразить, что вдруг стал бы президентом одной из южноамериканских республик.
Прошла неделя, и я ощутил потребность непременно увидеть ее, однако упрямо отвергал любой предлог для встречи. Тем не менее я отыскал одну из ее приятельниц, чтобы окольными путями выведать кое-что о ней, узнать, придает ли она какое-либо значение этим событиям, изменившим все и равносильным для меня движению планет. Но узнать ничего не удалось. Мои надежды встретить ее на улице и изучить ее новую улыбку не оправдались, и я стал обходить рестораны. Еще в дверях у меня начинало сильно биться сердце, в зале я оглядывал всех женщин, сперва бегло, затем все пристальнее, боясь ошибиться из-за модных шляп с большими полями. Когда я в очередной раз убеждался, что ее нет, мной овладевала смертельная тоска, я ощущал вокруг себя пустоту. Я жаждал увидеть эту головку греческой статуи, белокурую, с голубыми глазами, всегда таящими что-то новое, выяснить, смотрит ли она на меня с ненавистью или с равнодушием. По непонятной воле злого рока я ее нигде не встречал. Я снова стал общаться со всеми ее приятельницами и даже стал любовником одной из них, лишь бы получить какие-нибудь известия. Но как только заходила речь о моей жене, никто мне не говорил ни слова — видимо, из осторожности («Неизвестно, как все это дело обернется!») — все они уклонялись от разговора на эту тему, и даже если я, как бы невзначай, выспрашивал подробности (с равнодушным видом, иначе не было бы никаких шансов на успех), никогда не получал ясного ответа. Я старался довести до ее сведения, что я прожигаю жизнь, очень доволен, но все эти вызывающие действия походили на письма, доверенные плохо работающему почтовому отделению. Я не знал, дошли ли они до нее, а еще меньше мог знать, что она обо всем этом думает, если ей что-то стало известно.