Когда я слушал эту историю, у меня перехватило дыхание, я теребил галстук и судорожно переставлял стакан и вилку с места на место. Под конец я просто задыхался и был бледен, как пациент на операционном столе. Через пять минут я дал крупные чаевые официанту, чтобы он сбегал в соседнюю гостиницу и посмотрел по телефонной книге, есть ли у Г. дома телефон. Моя жена раза два звонила мне по телефону из дома каких-то приятелей. Меня всегда сводили с ума эти истории о женщинах, когда называли подлинные имена, а не просто рассказывали анекдоты. Говорят, что студенты-медики, впервые прочитав в учебниках описания определенных болезней, проникаются убеждением, что они сами подхватили именно это заболевание. Да и многие из нас, послушав, как кто-нибудь описывает симптомы своего недуга, сами начинают испытывать подобные же боли; пугаются и многие из тех, кто посещает музеи при больницах. Когда рассказывали о случаях, приключившихся с обманутыми мужьями, мне казалось, что то же самое произошло и со мной. Я не успокоился даже после того, как официант сказал мне, что у Г. нет телефона, и всю последующую неделю я не мог без ужаса и отвращения помыслить о моей жене и вообще о всех женщинах.
Лишь потом это постепенно сгладилось в памяти.
В день святого Константина и Елены она была на скачках, снова с Анишоарой и ее мужем.
Впервые после нескольких месяцев мы с ней довольно долго проговорили среди толпы женщин, одетых по-летнему, оживленных и ярких, словно цветные афиши, расклеенные па белой ограде, прогуливаясь от судейской вышки вдоль высоких изящных трибун до поросшей молодой травой лужайки. Наша беседа была похожа на ажурную вышивку: дружеское поддразнивание и пересуды по адресу публики на скачках.
В какой-то момент мы перешли на более серьезный тон.
— Ты как-будто проиграл в первом заезде?
— Да... видно, потому, что ты меня любишь.
— У меня тоже искушение поставить ставку.
— Хочешь узнать наверняка, любят ли тебя? — В этот момент душа моя была словно большая птица, раскачивающаяся на слишком тонкой ветке; ибо я думал и о себе, и о ее любовнике и не знал сцепления ее мыслей.
— Да нет, лучше уж не играть. Неуверенность лучше истины, — и она улыбнулась чему-то своему.
Я подумал: как это на нее похоже, как вся она выразилась в этой мысли.
Какое отсутствие чувствительности, какое грубое приспособленчество нужно, чтобы принять ложь! И зачем?
Какое наслаждение может существовать вне той абсолютной любви, которая придает ценность всему остальному? Это ее удовлетворение суррогатом, который может удовольствовать лишь заурядные желания, вызвало во мне чувство превосходства. И все же...
— А как же ты миришься с уверенностью в самой себе? — спросил я, снова охваченный сомнением.
Она взглянула на меня с улыбкой и отгородилась рукой, словно партнер заглянул ей в карты.
— Ничего неизвестно... мы никогда ничего не знаем... Подошла моя приятельница-покровительница, жизнерадостная, красивая и молодая, несмотря на свою седину.
— Хочу признаться вам в слабости...
— Наконец-то...
— Да нет, это совсем не то, что вы думаете... Нечто гораздо более серьезное. Мне нравится приобретать деньги. Пусть даже выигрывать на скачках... Но не люблю крутиться там, в тесноте у тотализатора. Толкотня для молодой женщины — еще куда ни шло, но бабка вроде меня — это уже нечто опереточное. Будьте так добры, возьмите мне несколько билетов, — и она тут же протянула мне деньги, чтобы я не вызвался заплатить за нее из своего кармана. — За вашей дамой я присмотрю, не беспокойтесь.
— Я и не беспокоюсь, потому что при всех случаях вы присмотрите за ней лучше, чем я сам это делал.
По пути мне пришла охота подшутить. Я взял для моей седовласой дамы билеты не на тех лошадей, которых она мне указала; я решил, что если те лошади выиграют, то я заплачу ей сам, впрочем, это будет немного, поскольку она хотела ставить на фаворитов.
На аллее вдоль паддока сидели на скамейках нарядные дамы в пестрых платьях, словно бабочки, и разглядывали других дам, гулявших с кавалерами, как на променаде в городском парке. Прислонившись к ограде паддока, знакомая актриса, очень неглупая, очаровательно беспутная и хороший друг-товарищ, пыталась разузнать что-нибудь о лошадях, которых проваживали в этом загоне с английским названием, прежде чем их оседлать.