Вскоре, однако, нам пришлось поселиться вместе, потому что мы уже не могли и нескольких часов провести друг без друга. Это было богемное хозяйство, в кругу молодых друзей и подружек, с импровизированными маленькими праздниками, полными непринужденного веселья. Моя жена гордилась тем, что устраивала «ужин», превращая его в целое событие, требовавшее недельной подготовки. Посещение ярмарки, где мы, словно дети, катались на карусели, ели поджаренные кукурузные зерна и выпивали по кружке пива, становились для нас настоящей оргией. А когда моя жена по случаю дня рождения кого-нибудь из наших друзей приготовляла им сюрпризы, маленькие подарки, то сама радовалась ничуть не меньше их. Это было, вероятно, самое счастливое время нашей семейной жизни.
В день Святого Димитрия наш столь богатый и столь же скупой дядюшка созвал родственников на торжественный обед. Пришел его брат с женой и сыном, моя мать, моя старшая сестра с мужем, вторая — незамужняя — сестра и я с женой. Кто позволил бы себе отсутствовать на этом ежегодном обеде, когда надежды на наследство стали так реальны?
Дядюшка Таке проживал на улице Дионисие в старом доме, огромном, словно казарма, но никого не принимал, став еще более скупым и нелюдимым с тех пор, как тяжко заболел. Собственно говоря, он жил лишь в одной комнате, которая служила ему кабинетом, спальней и столовой, чтоб не тратить лишнего на освещение и отопление, ибо он был очень зябок. Ходил за ним старик Глигоре, жена которого, Тудора, исполняла обязанности горничной и кухарки.
Но сегодня, как и в дни юности, стол был накрыт в большой, богато обставленной столовой. Это была обветшавшая и, казалось, мрачная роскошь: темно-коричневая, местами облупившаяся лакированная мебель, высокие холодные стулья.
Дядя Таке с пледом на плечах сидел во главе стола, но больше смотрел на нас, а сам не ел ничего, кроме картошки без соли и запеченных макарон. Дядя-депутат был, разумеется, в ударе и забавлял гостей. Я думаю, что мама, которая терпеть его не могла, совершенно несправедливо была о нем скверного мнения. Правда, его порядком побаивались за «злоязычие», и коллеги говорили о нем так:
— Поверь мне, с Нас Георгидиу лучше дружить, чем враждовать.
Он был одним из немногочисленных членов либеральной партии, кому симпатизировала не только оппозиция, но и вечерние газеты, от демократических до социалистических, за то, что он «не был сектантом». Он не придерживался крайных взглядов, а был скептиком с ленцой, приятным и склонным к соглашательству. В бухарестском обществе его считали одним из «прирожденных интеллектуалов».
— Ну что там слышно, Нас, вступаете вы в войну или нет?
Я не совсем понял, что имеет в виду дядя Таке, сказав «вступаете» вместо «вступаем»: то ли он предоставлял решать эту проблему либеральной партии, то ли употребил второе лицо множественного числа только потому, что самого себя считал уже мертвым.
— Нене Таке[3] — ибо депутат был на пятнадцать лет моложе, — для чего нам вступать, когда мы получим Трансильванию и без войны? Понимаешь, какое выгодное положение будет у Румынии, когда при заключении мира мы представим нашу ноту, имея за плечами целехонькую армию в восемьсот тысяч человек? Кто осмелится нам отказать? Державы, которые до конца будут перемалывать друг друга и дойдут до полного истощения? Ионел Братиану[4] кое-что понимает... недаром он возглавляет партию. Впрочем, я верю в звезду Румынии... в политике ничего не добьешься без веры.
4